Андрей Нимченко - Нф-100: Псы кармы, блюстители кармы. Весь роман целиком
- Вали отсюда, пока я ментов не вызвал... - крупный мужчина в жилетке с тысячей и одним карманом перегнулся через стойку, приблизил свое лицо к лицу Баца и обдал его кисловатым утробным духом.
- Как знаешь... - Бац сделал несколько шагов к двери, потом обернулся и в упор посмотрел на продавца. Он был уверен, что тот приторговывает "левыми" стволами, он уже научился видеть колебания, и жадность, и страх - всю ту гамму эмоций, что окрашивала ментальное поле людей в неверные синевато-фиолетовые тона. Он еще плохо читал этот новый для него язык. Но все же читал. И учился говорить на нем.
- Если вдруг кто-то заинтересуется, - произнес он, - передай, что я дам тысячу "баксов" за ПМ и две обоймы. Вот мой сотовый. Можешь передать ментам, если хочешь.
Он сунул бумажку с номером в карман камуфляжной куртки, висевшей на стенде у входа. Аккуратно застегнул карман и закрыл за собой дверь.
Когда он проходил мимо полуподвальных окон оружейного магазинчика, продавец все еще стоял за стойкой. Но карман куртки был расстегнут...
Коробка четвертая. "Чай с вареньем. Краснодар. 2002-й год, конец января".
Варенье было каким-то непонятным, но очень вкусным.
- Из чего это? - спросил он.
- Клюква, сестра с севера присылает. У нас-то, в наших краях ее нет.
Старушка заботливо пододвинула к нему вазочку.
- А Кирилыч и не говорил мне ничего, что родственник к нему прийти должен. Как уехал неделю назад в Крым, так и не звонил еще. Ну, да я ему кто - хозяйка всего лишь квартирная. Чего передо мной отчитываться.
- Странно все-таки, - проговорил Бац, прихлебывая чай из большой глиняной кружки, - он человек обеспеченный, а в Краснодаре на съемной квартире остановился. С хозяйкой.
- А ничего особенного. Я его уже который год знаю, еще в перестройку у меня постояльцем был. По делам каким-то коммерческим приезжал, тогда-то у него столько деньжат не водилось. Привык за годы, доверяет мне. Да к тому же тут за ним уход, уют обеспечен. Это ведь только кажется, что если деньги есть, то человек сразу в "Интуристе" останавливается. Домашнего тепла никакой вышколенный персонал не заменит. А у меня пять комнат - и ему и ребятам его места хватает.
- Он с ними в Крым поехал?
- С ними, а как же? У них там симпозиум какой-то.
- Позвонить бы мне ему...
- Сейчас, сейчас, - старушка сползла со своего стула и двинулась к комоду, - телефон гостиницы он оставил, только вот позовут ли его...
В руку Баца легла заветная бумажка - огрызок страницы календаря за пошлый год, на котором фломастером поверх рецепта утки в яблоках был написан номер.
Он едва успел придумать, как объяснить, почему не может прямо сейчас позвонить "дядюшке", но тут хозяйка квартиры сама ему помогла.
- Ты уж извини - Украина другое государство, все-таки. Так что телефон не предлагаю.
- Да что вы... - с облегчением ответил Бац.
- А вареньица поешь, поешь!
"Вот она, старушачья логика. Дружба дружбой, а телефонные переговоры - врозь", - подумал Бац, запуская ложку в вазочку, полную засахаренной клюквы.
Коробка пятая. "Крым. Судак. Генуэзская крепость. 2002-й год. Начало февраля".
Свет памяти выхватил косую надпись на боку, и Торм тут же почувствовал - вот оно!
Он коснулся этого воспоминания несмело, опасаясь, что за простенькой упаковкой скрывается нечто разрушительное. Отрывал одну "полосу бумаги" за другой, пока объемная картинка не встала перед ним во всей полноте. Это было то самое. Это объясняло все.
Крым. Судак. Генуэзская крепость. 2002-й год. Начало февраля. Он стоит за крепостной стеной у обрыва, почти отвесно уходящего вниз. Камни срываются из-под его ног и грохочут по склону. Впереди - сторожевая башня, древние камни, которые помнят столько, сколько может запомнить лишь камень. И ветер. И небо. Но не человек.
Перед ним - трое. Недоуменные, только что протягивавшие серые любопытные щупальца для знакомства. На них кожаные пальто, о которые бессильно бьется ветер. Под пальто - пистолеты. Он понял это сразу, но преимущество было на его стороне. Они не ожидали агрессии, не ожидали, что он выхватит "ствол" и выпустит маленькие комочки смерти в их сторону. Теперь они лежат в пяти метрах, сраженные свинцом. Трое неуязвимых, которых он обманул, послав вместе с пулями сгустки жизненной силы. Их свитые в вихри тела схватили эту наживку и поплатились.
Торм отступил от края, пытаясь подавить в себе жалось к корчащимся на земле людям. "Это вампиры, они только кажутся живыми, - твердил он как заклинание, - во мне нет жалости, нет жалости..."
Торм поднял руку с пистолетом, направив ствол на четвертого, последнего, того, кого они защищали.
Человек поднял голову от раненных, над которыми склонился. Торм видел, как он толчками наматывает жизнь на бледнеющие коконы. Но на всех не хватало. Он узнал его - у старушки Клавдии Ильиничны, обладательницы вкусного варенья и неистребимого доверия к людям, была фотография постояльца. Василий Еров был красив особой, отмечающей лишь очень немногих пожилых мужчин красотой: выбеленные волосы, волной уходящие со лба на затылок, темное оливковое лицо южанина, стройная сильная фигура. Аргонавт, состарившийся в странствиях. Глаза этого греческого героя человека разделяла сейчас пистолетная мушка.
- Кто ты? - спросил он, и Торм услышал печаль в его голосе.
- Сейчас узнаешь... - слова из пересохшего горла вышли хриплыми, судакский ветер тут же подхватил их, изломал, как сухой кустарник и расшвырял в стороны.
Оставалось лишь нажать на курок. Но Торм не успел. Что-то темное и огромное прорвалось сквозь сияющий кокон человека, ударило по рукам, по лицу, по телу. Он выронил пистолет и отступил. Снова посыпались камни. Тело ломало от страшной боли, хотелось кричать - страшно, разрывая голосовые связки, вместе с кровью выплескивая судорожную муку. Он чувствовал, что земля уходит из-под подошв, стены крепости уплыли наискось в сторону и вниз, небо наползло на глаза. Кто-то схватил его за пальто, темное лицо оказалось рядом, но потом руки соскользнули, и осталось одно лишь небо - хмурое февральское небо Судака.
Эпилог.
Торм.
Он вышел в жаркий летний день, еще до конца не придя в себя. Что-то сказал удивленному Мею на прощание. Кажется, попросил самому заявить обо всем приставам. Пошел куда-то, не выбирая дороги. Голоса прошлого звучал в нем и сильнее всех был печальный голос Ясона, спрашивавший опять и опять: "Кто ты?". Наконец-то, спустя тридцать лет он знал ответ. Знал, что за цель у него в этом городе. Знал, что Мей и Сван, и Вовка-американец, их прошлое и судьбы, сны, которые он видел - лишь путеводная нить, приводящая к самому себе. У судьбы тысячи дорог, но рано или поздно они сходятся в одной точке. Душа сама выбирает время, когда это произойдет. И время Торма пришло. Теперь все стало на свои места. Осталось лишь сделать шаг. Каким он будет? Транс живет до тех пор, пока считает, что имеет право жить. Не утратил ли он это право? Было ли оно у него все эти годы?
