Всеволод Ревич - Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны)
Впрочем, к одинаковой цели можно идти разными путями, и я не вижу принципиальной разницы между веселой "антироботностью" "Вечных проблем" и рассказом "Тревожных симптомов нет", над которым, пожалуй, не засмеешься. Рассказ носит программный характер, недаром им названа последняя книга писателя. А речь, как и в большинстве рассказов писателя, идет все о том же - о человеческом первородстве, о том, что такое человек, об истинных ценностях. Духовная кастрация престарелого ученого Кларенса выглядит еще более страшной, потому что она делается по доброй воле. Операция призвана очистить выдающий мозг для дальнейшей продуктивной деятельности, освободить от сентиментального "балласта", накопленного за долгую жизнь. Убрать, убрать, убрать, щелк, щелк, щелк! Что же остается от человека после такой "инверсии"? От человека - ничего. Перед нами оказался тот самый робот, над претензиями, которого Варшавский издевается в других рассказах. Но если кандидатуры алюминиево-синтетических верзил на человеческий трон и вправду могут вызвать смех, то процесс снижения людей до уровня роботов может внушать страх и ужас. Те операции над человеческими зародышами, которые проделывали в "Бравом новом мире" у Хаксли или ликвидация в мозгу центра фантазии у Замятина, по крайней мере, были насильственными. Должен признаться, однако, что своим пассажем о насмешках Варшавского над издержками кибернизации я в значительной мере отдаю дань традиционному подходу к фантастике шестидесятых. Принято считать, что она возникла как отклик на подкатившую волну научно-технической революции. В то время сам Варшавский был уверен, что вклинивается своими юморесками в самое существо ведущихся научных дискуссий. "Я не верю, - писал он в предисловии к "Молекулярному кафе", - что перед человечеством когда-нибудь встанут проблемы, с которыми оно не сможет справиться. /Ой ли? Разве уже нет таких? - В.Р./. Однако неумеренное стремление все кибернизировать может породить нелепые ситуации. К счастью, здесь полемику приходится вести не столько с учеными, сколько с собратьями-фантастами. Думаю, что в этих случаях гротеск вполне уместен, хотя всегда находятся люди, считающие этот метод спора недостаточно корректным..."
Думаю, что Илья Иосифович был не совсем прав, ведь он затронул только самый верхний слой. Фантастика 60-х, в том числе фантастика Варшавского, была прежде всего вызвана к жизни глубинными социальными сдвигами, которые произошли в нашем обществе во второй половине 50-х годов. Как сейчас окончательно выяснилось, сдвиги оказались необратимыми, хотя их развитие и было резко заторможено двумя десятилетиями застоя. Наверно, шестидесятники и сами не всегда отдавали себе отчет в том, что и зачем они делают. Но, как известно, перо мастера бывает умнее самого мастера. Не так уж много времени понадобилось, чтобы злободневная пыльца пооблетела с крылышек и на поверхность выступили опорные жилки. Возможность появления свирепых человекообразных роботов и искусственного мозга с диктаторскими замашками не очень волнует современных читателей, но они так же искренне веселятся, находя в рассказах Варшавского обличение научного пустословия, высокомерия, эгоизма, нетерпимости. Мы без труда найдем у него все то, чем оперирует "большая" литература, - он писал о доброте, о любви, о соприкосновении душ, о верности и предательстве, словом, обо всем, потому, повторяю, что и сам был создателем "большой" литературы. А за вторым, так сказать, бытовым слоем можно обнаружить и еще более глубокий, касающийся кардинальных проблем бытия. Любой научный и социальный прогресс, не обращенный к людям, сам по себе бесчеловечен. Когда мы уясняем, во что превратился престарелый Кларенс после оздоровительной "инверсии", освободившей его гениальный мозг от воспоминаний детства, чувства жалости, сострадания, великодушия, памяти о погибшем сыне-космонавте, становится как-то не по себе. Но разве люди с кастрированной совестью обитают только в фантастических рассказах, только в вымышленной Дономаге?
Все прогрессы реакционны, если рушится человек...
Это сказал Андрей Вознесенский, тоже шестидесятник, сказал в то же самое время, когда был написан рассказ "Тревожных симптомов нет"...
По возрасту Илья Варшавский и Геннадий Гор почти одногодки. И первые фантастические произведения они выпустили в одно и то же время. Но с разных стартовых позиций. Гор занимался литературой еще в 20-х годах и к началу 60-х у него уже было солидное литературное имя. А "соревнование" все же выиграл Варшавский. Честно признаться, не тянется рука к полке, чтобы взять хотя бы одну из многочисленных книжек Гора, хотя, казалось бы, в них есть все, чем жила фантастика тех лет: путешествия во времени и пришельцы с дальних планет, заглянувшие на огонек к философу Канту, существа, добившиеся бессмертия и отказавшиеся от него, беседы о живописи и о загадке времени, приборы, с помощью которых можно вживиться в восприятия насекомых... Трудно найти какую-нибудь из модных научно-фантастических идей, которая бы не нашла отражения в книгах Гора. "Их даже хочется свести в... фантастический словарик от А до Я, так их много и столь чутко они отысканы в философском слое научной информации", подмечает доброжелательно относящийся к писателю литературовед А.Урбан. Днепров был, конечно, попроще Гора. Его интересовали не столько философские, сколько технические аспекты кибернетики. В рассказе "Игра" /1965 г./, например, он усадил участников математического съезда на стадионе, превратив каждого в ячейку памяти и запрограммировав живой процессор по двоичной системе /кандидат физмат наук почему-то пишет: по двоечной/, он заставил их путем передачи сигналов друг другу перевести фразу с португальского на русский, доказав таким образом, что машина мыслить не может, так как каждый элемент выполняет определенные движения, просто опуская руку на плечо соседу и имитируя таким образом электрический контакт, смысла которого он не понимает. Свою популяризаторскую роль рассказ выполняет отлично. На эту же тему пишутся длиннейшие наукообразные рассуждения. Что собственно и делает Гор. Конечно, каждый из его героев произносит вполне осмысленные фразы, но задача их механическая - передать собеседнику n-ное количество информации. Беда в том, что любую фразу мог бы произнести и любой другой участник разговора, живой "контакт" у Днепрова тоже мог бы поменяться местами с кем угодно: никто бы этого не заметил. В повестях Гора есть множество действующих лиц, но нет людей, нет характеров, - недостаток типичный для пресловутой НФ, но непростительный для такого матерого зубра. Автор решил доказать справедливость полушуточной сентенции М.Анчарова: "Научная фантастика - это не литература, это изложение тезисов, разложенных на голоса". А если еще прибавить, что в повестях Гора чаще всего не происходит драматических событий, а тем более приключений, дело по большей части сводится к научным беседам, то читателю впору и заскучать, порок, как известно, неприемлемый для любого жанра, а уж для фантастики и говорить нечего. В конце концов если меня интересует философская сущность пространства и времени, то не лучше ли обратиться непосредственно к Эйнштейну, Минковскому или Уитроу. Герой может позабыть обо всем на свете, всецело поглощенный волнующим его опытом. Писатель ничего забывать не имеет права, он и действия своих отрешенных героев обязан оценить с человеческой точки зрения. Мать улетает к далеким созвездиям на триста лет, что ей до переживаний шестилетнего Коленьки, который каждый день спрашивает отца, скоро ли вернется мама /"Странник и время", 1962 г./. Я бы таких мам в экспедиции не брал. К звездам должны летать только хорошие люди, а то какой пример космическим соседям мы подадим... Но и папенька хорош, он покидает сына навсегда, погружаясь в трехсотлетний анабиоз. С женой он, даст Бог, повстречается. А кого теперь будет спрашивать мальчик? И что по сравнению с загадками мироздания переживания маленького сердечка, которому пришлось заживо похоронить родителей? С книгами Гора произошло то же самое, что и с его героями, которые пытаются оторвать память от себя, вложить ее в приборы. А люди без памяти - уже не люди. Вот просыпается в той же повести человек ХХ века в ХХIII-ом. И что же? Тамошний народ ни в малейшей степени не интересует наше время. Ему не зададут ни одного вопроса о катаклизмах, которые раздирали нашу жизнь. В представлении Гора материальный и научно-технический прогресс - нечто бесконечно развивающееся, причем только прямо и только вверх, и единственное, что будет занимать людей: как бы разгадать непонятные письмена с далекой планеты Уаза. Разумеется, когда их расшифровывают, выясняется, что на Уазе был и капитализм, который хищнически губил биосферу, и классовая борьба, и восторжествовавший коммунизм. Скучно в этой Вселенной, господа... Мне не хотелось бы умалять основательности раздумий писателя или его эрудиции, но писатель не может находиться только на горних высях, он должен дышать земным воздухом. Герой повести "Кумби" /1968 г./, который помнил всю свою жизнь до мельчайших подробностей, учится искусству забывать. Не знаю, может быть, для Кумби - это было благодеяние, но вот писателю-шестидесятнику скорее надо было бы учить людей ничего не забывать. Уж больно быстро у нас выветрилось из памяти то, о чем надо помнить вечно, слишком успешно прошла над нашим народом операция инверсии, которой боялся Варшавский...
