Филип Дик - Скользя во тьме
Овощи среди овощей, подумал он. Грибы среди грибов. Выбери нужное.
Включив электрическую лампочку под потолком хижины, он стал показывать Брюсу, как обращаться с выключателем. Брюса это, похоже, мало волновало; теперь он вдруг снова заметил горы и стоял, неотрывно на них глазея, словно впервые осознал их присутствие.
— Горы, Брюс, горы, — заметил управляющий.
— Горы, Брюс, горы, — сказал Брюс, продолжая глазеть.
— Эхолалия, Брюс, эхолалия, — подколол управляющий.
— Эхолалия, Брюс…
— Ладно, Брюс, — оборвал его управляющий и захлопнул за ним дверь хижины. Пожалуй, поставлю его на что-нибудь попроще, подумал он. На морковь. Или на свеклу. На что-то, что не слишком его озадачит.
А на другой койке там есть еще овощ. Для компании. Пусть хоть всю жизнь клюют носами в унисон. Целые их грядки. Целые акры.
Брюса развернули лицом к полю, и он увидел посевы кукурузы, подобные неровным выступам. Мусор растет, подумал он. Здесь мусорная ферма.
Затем он нагнулся и у самой земли различил голубенький цветочек. Множество таких цветочков на коротких стебельках. Как стерни. Мякина.
Теперь, когда его лицо оказалось в достаточной близости, Брюс видел великое множество голубых цветочков. Словно злые духи среди высоких кукурузных посевов. Сокрытые внутри. Как сажало множество фермеров — один посев внутри другого, по концентрическим кругам. Как, вспомнил он, мексиканские фермеры устраивают свои плантации марихуаны: трава окольцована более высокими растениями, чтобы федеральные сотрудники не засекли ее с джипа. Тогда ее, впрочем, можно с вертолета засечь.
А федеральные сотрудники, засекая внизу такие плантации, расстреливают из автоматов фермера, его жену, детишек и даже домашний скот. И уезжают. А их вертолет, при поддержке джипов, продолжает рыскать.
Такие прелестные голубые цветочки.
— Ты видишь цветок будущего, — пояснил Дональд, исполнительный директор «Нового Пути». — Но он не для тебя.
— Почему не для меня? — спросил Брюс.
— Потому что в свое время ты уже достаточно его получил, — ответил исполнительный директор и прыснул. — Так что вставай и прекращай поклонение — это больше не твое божество, не твой идол, хотя когда-то им был. Божественное видение, чуешь? Судя по твоему виду, можно подумать, что так оно и есть. — Он крепко хлопнул Брюса по плечу, а затем закрыл ладонью его застывшие глаза.
— Пропали, — сказал Брюс. — Весенние цветочки пропали.
— Нет, ты просто не можешь их видеть. Эту философскую проблему тебе не осмыслить. Тут эпистемология — теория познания.
Брюс видел только плоскую ладонь Дональда, застилавшую ему белый свет. Он тысячу лет на нее смотрел. Она заперла — раньше запирала и будет запирать — запирает мертвые глаза вне времени. Глаза, что нельзя отвести, и ладонь, что не отодвинется. Время пропало, пока глаза таращились, и вселенная застыла, по крайней мере для него — застывала вместе с ним и его пониманием по мере того, как абсолютной становилась ее инертность. Не осталось ничего, что бы он знал, — не осталось ничего, что могло бы случиться.
— Давай за работу, Брюс, — велел Дональд, исполнительный директор.
— Ага, — сказал Брюс. Я понял, подумал он. Вот оно что: я увидел, как растет Вещество С. Я увидел поднимающуюся из земли смерть — смерть, тянущуюся из самой почвы. На одном голубом поле приглушенного цвета.
Управляющий фермой и Дональд Абрахамс переглянулись, а затем посмотрели на коленопреклоненную фигуру. Человек на коленях — и Mors ontologica растущая повсюду среди скрывающей ее кукурузы.
— Давай за работу, Брюс, — сказал затем человек на коленях и встал.
Оживленно переговариваясь, Дональд и управляющий фермой зашагали к припаркованному неподалеку «линкольну». Не оборачиваясь — неспособный обернуться, — Брюс затылком наблюдал, как они удаляются.
Затем, нагнувшись, Брюс выдернул одно из голубых растений и запихнул его в правый ботинок — подальше от чьих-либо глаз. Подарок моим друзьям, подумал он. Разумом, куда никто не мог проникнуть, Брюс устремился вперед — ко Дню Благодарения.
От автора
Это роман о людях, жестоко наказанных за то, что они делали. Они желали славно проводить время, но были подобны детям, играющим на проезжей части. Они прекрасно видели, как погибает один из них за другим — как их сбивают, калечат, уничтожают, — но все равно продолжали играть. Какое-то время мы были по-настоящему счастливы, рассиживаясь по своим гостиным — не трудясь в поте лица своего, а только болтая и играя. Однако это время оказалось страшно коротким, а последовавшее наказание оказалось выше всякого человеческого представления. Даже когда мы столкнулись с ним лицом к лицу, мы все равно не могли поверить. К примеру, пока я писал эту книгу, я узнал, что человек, послуживший прототипом Джерри Фабина, покончил с собой. Мой друг, послуживший прототипом Эрни Лакмана, умер еще до того, как я приступил к этому роману. Некоторое время я и сам был одним из детей, играющих на проезжей части. Подобно всем остальным, вместо того чтобы повзрослеть, я пытался играть — и был наказан. Мое имя должно быть в том списке, что приводится ниже. Списке тех, кому этот роман посвящен, и параллельном перечне того, что с ними сталось.
Злоупотребление наркотиками — это не болезнь, это решение. Подобное решению встать перед летящим на тебя автомобилем. Это, безусловно, следует называть не болезнью, а ошибкой в суждении. Когда этим начинает заниматься целая компания людей, это социальная ошибка, стиль жизни. Девизом этого конкретного стиля жизни служит выражение «Будь счастлив сейчас, потому что завтра ты умрешь». Однако умирание начинается почти сразу, а счастье остается только в воспоминаниях. Кроме того, это просто ускорение, интенсификация обычного человеческого существования. В принципе, этот стиль жизни не отличается от вашего — он просто быстрее. Вместо многих лет все происходит в считанные дни, недели и месяцы. «Бери монету и наплюй на кредит», как в 1460 году сказал Вийон. Но это будет ошибкой, если монета — всего только грош, а кредит — целая жизнь.
В этом романе нет морали; он не буржуазный. Здесь не утверждается, что эти люди зря делали, что играли, в то время как надо было трудиться в поте лица. Здесь просто рассказывается о том, каковы бывают последствия. В древнегреческой трагедии люди в целом, как общество, начали открывать науку, которая означала каузальный закон. Здесь, в этом романе, присутствует Немезида: не судьба, ибо любой из нас мог сделать выбор и прекратить играть на проезжей части, но, как я повествую из самой глубины своей жизни и сердца, жуткая Немезида для тех, кто продолжал играть. Сам я не являюсь персонажем этого романа — я и есть сам роман. Чем, впрочем, в настоящее время было также все наше государство. Это роман о гораздо более широком круге людей, нежели те, кого я знал лично. Про некоторых все мы читали в газетах. Наше сидение в гостиных и болтовня, пока делались магнитофонные записи, было скверным решением десятилетия — шестидесятых годов двадцатого века. Как внутри, так и вовне истеблишмента. И природа повернулась против нас. Мы были насильственно остановлены страшными вещами.
