Александр Тюрин - Сеть
— Брось такие штуки, со мной не пройдет, — разозлился Серегин, — сама же сдуру ляпнула, что приказано тебе. Раз велено, тогда сиди тихо и не возникай. Кормлю тебя, по стране вожу — и будь довольна. Если скушно — пиши отчеты о проделанной работе.
Катерина не понурилась, не стала занудствовать, а поджав губки, капризно заявила:
— Не бойся, шутила я с тобой. Нужен ты мне вместе со своими козлами-повстанцами.
— Ну и ну, — Серегин присвистнул, — ты проснулась — и никакого послушания, никакого домостроя, и все как в лучшем мире, у кабака на Невском.
Катерина уже повернулась и собралась уходить.
— Куда ты, куцая умом, гордая нравом?
— Обратно, к Тимофею Николаевичу, он начальник настоящий, а не липовый, как ты, Вадимчик. У тебя даже штаны чужие, — ответила она, не соблаговолив обернуться.
— А вот это зря, — побелел атаман, — Семенов, взять ее. Оборвав занавески, тут же возник Семенов и сжал ручонку девушки в своем пудовом кулаке.
— Что с ней сделать, батько? — с вниманием спросил он.
— В застенок ее, шпионку, сама призналась.
— Шпиенка, шпиенка. Не зря она на кухню пристроилась. Там легче крысиного яда подсыпать, — сурово разоблачил Семенов и уволок Катерину, которая стала похожа на тряпичную игрушку.
А Серегин вышел на «топталовку», где его люди уже пытались колоть мешки с соломой, и заорал:
— Братцы, обезврежена еще одна змея, подосланная извечным непримиримым врагом свободолюбивой общественности. Не укрыться вражинам от бдительного глаза. Походкой, выражением лица, беганием глаз выдают они себя.
Атаман сделал паузу и посмотрел в упор на осознавших вражеское окружение повстанцев. Даже казаки притихли и не отпускали своих привычных шуточек.
— Братва. Настало время сказать вам, что я не ваш атаман.
— А кто ты? — пораскрывали варежки повстанцы.
— Я — царь есмь. Боясь шумного неуемного почитания любящей власть толпы, я до поры скрывал свой высокий сан. Однако теперь, обремененный тоской по умной жизни, объявляю существующее устроение Земли нашей несправедливым и объявляю другое. Вы, мои любимые чада, назначаетесь лучшими людьми и при первом удобном случае переводитесь на содержание всем миром.
— Здорово, — повстанцы стали бросать в воздух шапки, — дельно.
— Я уж струхнул, что объявит себя заезжим фокусником, — заголосил Петрович, — дескать, понаделал чудес, а теперь сваливаю, вы уж как-нибудь сами.
— Чепцы-то наденьте, а то вши расползутся, — попытался угомонить соратников атаман. — Я как бы установил изначально высокую меру вашей полезности, которую надо будет подтверждать постоянным напряжением мозгового вещества, открытиями всякими, изобретениями. Идите, просвещайтесь и просвещайте, скажу я вам после торжества над противником.
— Не-е, нам воевать охота, — откликнулись атамановы люди.
Народ со сходки шел задумчивый, не зная, радоваться ли продвижению по службе или горевать из-за нежданной-негаданной заботы.
Петрович успокаивал мятежников:
— Да забудется про мозги, он и сам-то не блещет.
На него цыкнули.
— Ври, да не завирайся, скоморох. Теперь он царь, не захочешь, а заставит — и станешь прохвессором.
А свежевылупившийся царь отправился в дом кемарить на лаврах.
9
К вечеру через открытое окно влетела стрела. А на ней письмо.
«Господину войсковому атаману.
Поздравляю с самовозведением в царское достоинство. Вадим, все, что ты делаешь, мне на пользу. Только Катьку лучше было бы выпороть принародно. А еще учти. На казаков ни в чем не полагайся и в удобный момент предай их мне. Тебе пора в большой поход, потому что через пару недель я насылаю дожди, оттягивать с этим делом невозможно. Вначале Станицу разори, сожги пару пустых амбаров и сосредоточь усилия своих людей на винном погребе. Пускай шатаются пьяные по улицам, задираются и вызывают неприязнь. Потом двинь на Слободу, там порушь колбасный ряд да сожги дома продажного купца Сенькина и растрындевшегося маразматика дьяка Сафонова. В Слободе особо не задерживайся и иди на Царское Село ямским трактом. По дороге предлагаю отделаться от казаков. Посади их в засаду в овраге Кабацкий Предел. Скажи — для того, чтобы угомонить стражников, которые побегут из кабаков в Царское Село по удару колокола. Забудь после того о казаках, это будет твоя единственная крупная потеря. Основному твоему отряду дарую победу. Занимайте мой дворец, пируйте, участвуйте в работе гарема. Не стесняйтесь, я по осени туда новый призыв объявлю. Вели своим только в вазы тонкого фарфора не гадить. Но к утру советую тебе оседлать Маршала Буденного и дать деру. Катерину можешь прихватить с собой. Поезжай в деревню Красное к селянину Микоше и там жди дальнейших моих указаний.
Целую. Царь».
Серегин отложил царское письмо в сторону. Выходит, даже самозванство его оказалось ветерком в паруса Тимофея Николаевича. Атаман вытащил из подушки очередное перо, наточил его кинжалом и принялся писать.
«Тому, кто отдал всего себя и взамен забрал все у всех.
Не мни, что ты уже одолел нас и можешь миловать и казнить одной своей прихотью. Кончается твой дурман, и нашлись уже люди, которые своим разумением и своей силой вызовут благодатное расположение природы, и пожнут без твоего участия плоды рук своих. Не радуйся победе, она еще в будущем, и неизвестно, в твоем ли, а пока ждет тебя кровопролитная брань. Похваляешься ты в гордыне, что одним кивком главы можешь вызвать предательство мое по отношению к другам и соратникам. Но не впал ли ты в заблуждение великое, что воздаяние только от тебя может быть?»
Серегин прервался: со двора послышались вопли и стоны. Ему это сразу не понравилось, и он выскочил наружу, готовый утихомиривать или, наоборот, поднимать народ.
Оробевшие повстанцы пялились на небо. Там, наверху, словно расходились трещины, испускающие багровое сияние. А потом, кругом по небосклону, промчался алый конь, несущий на себе всадника с покрытой головой. А за ним галопом пошли вороные кони, и на каждом из них сидел человек с темным лицом. На какое-то мгновение сияние озаряло его и открывало провалившиеся щеки, вытянувшийся нос, закатившиеся глаза и бессильно отвисшую челюсть. Привет с того света. Толпа повстанцев вздыхала, узнавала кого-то знакомого и глухо проговаривала: «Это Семенов, это Шальнов, казак Малое, казак Кологривов, холоп Шкурко…» Только Петрович не принимал в этом хоре участия, а носился между людей и выкрикивал: «Не похож, да нет, не он, да у того бровь шире, а у Петьки нос краснее…» Наконец призрачные конники унеслись, и небо погасло.
