Григорий Тёмкин - Звёздный егерь
— Выше! — попросил сиир Нейм, и колесница, управляемая чужеземцами, послушно взмыла ввысь, к Солнцу, сияющему в безоблачном ярко-синем небе, Когда гора внизу превратилась в малое пятнышко и стала почти неразличимой, Нейм взял новую табличку и принялся наносить на воск открывшиеся перед ним новые дали. Он зарисовал абрисы четырех континентов, отметил проходы в горах, заснеженные вершины которых протянулись вдоль всего наружного края этого кольца, там, где берега континентов омывают солёные воды Океана. Отсюда, сверху, было ясно видно, что не Геда, как принято было считать, величайшая из рек, а Яха: хотя она в устье имеет только три рукава, а не пять, как Геда, зато она почти вдвое шире. Нейм нанёс на карту узкий океанский пролив, отделяющий его страну от Диких Земель. И подивился тому, что даже отсюда, из поднебесья, не было видно конца им.
Немало озадачили его дымы, курящиеся над материком между Нга и Яха, это была строптивая, неуютная земля, покрытая Лесами и болотами, где кишели опасные звери и гады. Люди там никогда не селились. Кому же понадобились гигантские костры? «Пожары, — предположил он. — Но скоро начнётся сезон дождей, и пожары эти будут потушены неисчислимыми потоками воды». Однако и дымы он нанёс на свою восковую карту с подобающей сииру скрупулёзностью.
От волнующего чувства исключительности и уникальности всего с ним происходящего внезапно пересохли губы, вспух и растрескался язык. Нестерпимо захотелось пить…
— Пи-ить. — послышалось, как слабый стон, Роману. Он отпустил запястье старика и оглядел пещеру: где-то Пуйме набирала воду? В пещере было темно, угли в гаснущем очаге мерцали багровыми звериными глазами, почти не давая света, и предметы в этом полумраке скорее угадывались, чем были видны. «Пуйме, где вода?» — позвал Роман, но никто не ответил. Решив в темноте воду не искать, он плеснул в кружку чуть тёплого чая и ложкой влил старику в неподвижные, словно резиновые, губы. Подумал, не взять ли его снова за руку — как в интересном кино, хотелось узнать, «что дальше», — но не решился. Неизвестно, желает ли дед продолжить сеанс.
Роман сделал больному ещё инъекцию эуфиллина, затем подошёл к шкуре, занавешивающей второй вход, откинул полу. В лицо, в ноздри ударила прохладная тундровая свежесть, вымывая из лёгких затхлый дух пещеры. Доктор шагнул за порог и оказался на просторном карнизе скалистого склона, залитого тусклым перламутровым светом северной ночи.
В отличие от уступа с водопадом, по которому накануне они с Пуйме карабкались в пещеру, этот откос противоположной стороны горы был отлог и, насколько позволяло судить освещение, представлял собой внутренний склон цирка, в центре которого поблёскивало серебристой рябью круглое, как блюдце, горное озеро. Или скорее озерцо: отражение луны, жёлтым ольховым листом плавающее посредине, закрывало едва ли не треть поверхности.
В озере что-то плеснуло. Рыба, подумал Роман. Но звук повторился, и ещё, и ещё; интервалы между всплесками были ровными. Роман напряг зрение и различил на воде крохотную лодчонку, которая двигалась к середине озера. Подплыв к отражению луны, лодка остановилась, сделала вокруг него семь кругов и повернула обратно к берегу. А вскоре внизу послышались лёгкие шаги, и на карниз перед входом в пещеру поднялась Пуйме.
— Сэрхасава просил пить, — сказал Роман. — Я не нашёл воду и дал ему чай. Не знал, что здесь рядом озеро, можно было принести свежей воды.
— Мы не пьём из озера Н'а[12]. Вода мёртвая. Рыбы нет. Одни утки-гуси садятся.
— А что же ты там сейчас делала?
— Со Священным Ухом говорила.
— И что же ты сказала Уху?
— Сказала, дедушка умирает. Завтра одна останусь. Спросила, не желает ли чего Священное Ухо.
— Ну и как? — Роман спрашивал с нарочитой насмешливостью, он пытался проникнуться иронией к тому, что творилось вокруг — шаманы-отшельники в конце двадцатого века, культ Священного Уха, хэхэ, лилипуты сиртя: бред какой-то, сон, наваждение, — и всё же не мог справиться с растущей внутренней напряжённостью. Он чувствовал, как подсознание мобилизует все его психологические резервы, изготавливается к тому, чтобы принять как реальность любую ситуацию, самую непредсказуемую, дикую, фантастическую. — Что ответило тебе Ухо?
— Ничего не ответило.
— Неразговорчивое, однако, у вас Ухо. Оно всегда так молчаливо? Пуйме пожала плечами:
— Со мной не говорило, с дедушкой Сэрхасавой не говорило. С его дедушкой говорило один раз. Ухо не любит говорить, слушать любит.
— А откуда оно взялось в озере, это Ухо? Духи принесли?
— Зачем духи — сиртя принесли. Да-авно! Принесли, положили в озеро. И охраняют с тех пор.
— От кого охраняют? Не от гусей же?
— Сама не знаю, — простодушно ответила Пуйме. — И дедушка не знает. Надо охранять, и всё. — Она замолчала, прислушиваясь. — Опять дедушка вспоминать хочет. — И добавила, угадав неохоту Романа возвращаться в душную пещеру: — Можно и здесь теперь. Подожди! — Она вынесла из пещеры оленью шкуру, постелила на камни, села. Жестом пригласила Романа сесть рядом. — Дай руку! — Девушка легонько сжала его ладонь у основания большого пальца, в точке, которую по курсу иглотерапии Роман запомнил как «хэ-гу». — Вместе будем слушать…
…На этот раз Роман был Взглядом, Единым Оком, тысячами глаз одновременно: мужских и женских, старых, слезящихся от возраста, и молодых, только присматривающихся к жизни; глаза открывались, жадно вглядывались в мир, улыбались, жмурились в ужасе, ласкали, жгли, лопались, ненавидели, обливались кровью, выслеживали, обожали, уговаривали, призывали. И всё это был он.
Вот его город, древний Нери, объятый пламенем: рушатся дворцы, пеплом опадают листья с садов на площадях, во все стороны бегут потерявшие разум, обезумевшие люди. Дрожит земля, небо окутано густым смрадным дымом, и нет больше солнца — его проглотил злой Н'а, вырвавшийся из своих подземных чертогов.
Вот кипящие волны, как ненасытные акулы они набрасываются на берега, отгрызают от суши кусок за куском, кусок за куском, они всё ближе, ближе, и нет спасения от их безжалостных, облепленных белой пеной пастей.
А вот опять взгляд из поднебесья, но нет уже четырёх континентов, слагающих земной Круг, нет страны скрелингов Игма, нет лесной страны Орт, нет владений баргов. Нет больше рек, великих, могучих, некогда разделявших континенты, и даже священной чёрной горы Сумер уже нет — боги покинули её, уступив силам зла, и она ушла под воду вместе с другими землями. Повсюду теперь клокочет, ревёт, бушует неистовый Океан — ему не терпится завершить свой пир, уничтожить последнее, что осталось от когда-то великого материка: несколько клочков чудом уцелевшей суши и жалкие цепочки скалистых островов на месте высокогорных хребтов, где укрылись спасшиеся.
