Михаил Анчаров - Самшитовый лес
И тогда Сапожников вспомнил страшную ночь и вспомнил Глеба, вспомнил отца и мать, и жену, и Рамону, и Ваню Боброва, и Цыгана, и Танкиста, и вспомнил безымянного младенца и Агрария, который говорил, что все рано или поздно объяснится, и вспомнил бабушку, и собачку Мушку вспомнил.
Потому что Сапожников вспомнил Приска и Кайю и вспомнил о войне. И судьба давних Приска и Кайи стала ему важнее его собственной судьбы. И тогда время, с которым человек борется в неразумии своем, даровало ему спасение. Раздался крик петуха, и вся нечисть растаяла. И впервые за эти страшные дни и страшные ночи Сапожников, которому уже нечего было терять, услышал тихий взрыв и перестал бороться с непонятно откуда взявшейся радостью и впервые подумал.
Он подумал - а что, если радость отдельного человека может повлиять на общий ход событий? "Тогда - утопия", - подумал Сапожников и продолжал радоваться. Потому что он все потерял и мог с чистой совестью начать радоваться не зачем-то, а почему-то, он радовался, потому что испытывал немотивированную . радость. Теперь главное было - кто с тобой рядом.
Глава 36. КРИК ПЕТУХА
Когда народ узнает, что он гений, начнется жизнь, которую стоит называть жизнью. Домой, домой. Все кричит - домой!
Работники всемирной великой армии труда имеют право владеть землей. Все остальное - паразиты. Работников ничто не разделяет, ни континенты, ни расы, - еще великий казак Нагульнов мечтал, что наступит великое объединение, когда переженятся все и не будет ни черных, ни белых, а будут все приятно смуглявые. Объединение работников, великое объединение работников, которых ничто не разделяет, когда они прислушиваются к себе и возвращаются в свой природный дом всемирной армии труда.
Домой, домой...
Сказано- возлюби ближнего как самого себя. А разве мы себя любим? Хуже врагов у нас нет, чем мы сами. Дом - это общеземной дом, а не только общечеловеческий. Человек не выживет, если будет воевать с природой, - он сам природа. Воюя с природой, он воюет с самим собой. Все начинается с нас, и, значит, надо замириться с собой. Утопия? А что значит утопия? Утопия это то, чего нам на самом деле хочется, если мы работники. Каждый работник утопист, а не только Томас Мор или Томазо Кампанелла. Только грамотность в те поры была не у работника, и Мор и Кампанелла метали бисер перед грамотными свиньями, бежавшими от работы. Каждый работник утопист, а грамотность теперь общее достояние. Каждый работник утопист, потому что он работает, и, значит, выращивает свой сад, а не грабит плоды в чужом. Значит, каждый работник создает свою малую гармонию, свой симбиоз с миром, свою утопию, и свои конфликты, с собой и другими, он разрешает изобретательно. А труд - это ежесекундное изобретательство. И потому труд только общий, никакого отдельного труда быть не может, потому что умение передается. И работнику не нужна война, потому что он производит утопию, а в утопии не воюют.
- Вы знаете, а я доволен, что Сапожников провалился со своими фантазиями, - задумчиво сказал Барбарисов. - Мне его действительно жаль, и человечески и так. Вы, наверное, думаете, что я злорадствую.
- Не думаю.
- Если думаете - ошибаетесь. Хотя я и был против его линии жизни, все-таки в глубине души я нет-нет думал - а вдруг? Вдруг все еще можно, как в старину, самостоятельно, никому ни слова, и вдруг додуматься до главных, корневых вещей, а? Я, конечно, как и все, прекрасно понимаю, что время одиночек прошло. Нужна база, инструменты, круг специалистов и прочее. И все же мелькало - а вдруг случайно?.. Но чудес не бывает. Где он сейчас?
- Не могу вам сказать.
- Ему сейчас сколько? Да ему сейчас пятьдесят. Он проиграл свою жизнь... Послушайте, - спохватился Барбарисов, - он жив хотя бы?
- Жив.
- Ну слава богу. Нельзя всю жизнь болтаться на отшибе... Да и вообще культура идет в сторону увеличения комплексов - научных, художественных и прочих, всяких...Это большой мир, в нем строят гидростанции, спутники, а в малом мире, как писали Ильф и Петров, придумывают только брюки нового фасона, да и то на это теперь есть целые институты. А где-то бродят искатели летающих тарелочек и психопаты-ферматики.
- Кто это? - спросил Аркадий Максимович.
- Малограмотные люди, которые хотят без подготовки разом решить теорему Ферма. Там же бродят искатели Атлантиды и изобретатели вечного двигателя. Ну разве я не прав?
- Более или менее...
- Прав, прав, - засмеялся Барбарисов. - Ну пошли чай нить.
И в это время раздался телефонный звонок.
Папа, тебя, - сказала дочка.
И протянула отцу трубку.
- Барбарисов, это ты? - раздался на всю комнату жизнерадостный голос Сапожникова. - Это я, Сапожников, узнал?
- Боже мой, - сказал Барбарисов. - Узнал, узнал, мы только что о тебе говорили.
- Я почувствовал. Барбарисов, не сердись, но у тебя должен находиться некий Аркадий Максимович, тайный атлантолог.
- Кто? - спросил Барбарисов, потом вдруг смекнул, о ком речь, и ошалело уставился на Аркадия Максимовича. - Слушай, а ты не с того света?
- Нет. Я из пионерлагеря... Давай зови его. Или нет, не зови. Передай ему, что я у Дунаевых. Он знает. Слушай, кстати, я, кажется, действительно решил теорему Ферма! Не смейся, идиотски простым способом. Слушай, скажи всем заинтересованным, что если я действительно ее решил, то ее надо немедленно у меня украсть. Говорят, за решение дают Нобелевскую премию. Глупо, если она достанется дикому Сапожникову, а не кому-то организованному, в крайнем случае тебе... Старый ужас накатывал снова.
Барбарисов бережно положил трубку.
Когда ты счастлив, то счастливо что-то одно в тебе. А когда блаженство, то весь ты наполнен томлением и ты можешь не знать причины. Счастья ты либо сам добился, либо тебе его подарили. Но причина его лежит вне тебя. А блаженство внутри тебя. Праздник, который всегда с тобой, но его надо открыть. И тогда ты плывешь как рыба и ощущаешь его весь и ни за чем не гонишься. И ощущаешь трепет слияния с миром и медленное высвобождение души от наносов ненужного для твоей природы.
Когда ты счастлив - ты связан цепью с тем, что доставило тебе счастье, и страдаешь, когда она рвется. А блаженство - это когда ты связан с миром бесчисленными нитями, и, пока жива хотя бы одна, можешь испытать блаженство. Весь. А не только та часть тебя, которая этой ниточкой связывает тебя с миром. Из механизмов, известных ныне, это больше всего похоже на голографию, где в каждой точке картины изображена вся картина.
Счастье проходит, потому что человек состоит не из одного желания, а из бесчисленных. А блаженство - это высвобождение всей твоей природы от выдуманных потребностей и фанатизма линейной погони. И даже счастье творчества может быть мучительным путем вспышке, к результату, а творчество в блаженстве - это радостное в процессе и бескорыстное в результатах. Поэтому даже счастливое творчество помнит о муках дороги и часто оборачивается сальериевской злобой при встрече с моцартовским блаженством. Всякое творчество-это открытие связей, и потом; истина не добывается поправками, и потому истину нельзя добыть ползя, в конце дороги надо взлететь.
