Александр Потупа - Ночь на январские сементины
Ты решил, что обожествление Друзиллы - смешная выходка выжившего из ума императора и его извращенных дружков. Если б дело было только в этом, если б только в этом...
С одной стороны, действительно, странно - одну сестричку-любовницу посмертно отождествляют с Пантеей, а двух других отправляют в тяжелейшую ссылку. Но есть, сын мой, и другая сторона - как у любой монеты. Ее-то и не сумел я тебе показать. Не успел...
Калигуле надо отделаться от явных доказательств кровосмесительства и разврата членов своей семьи. Как это сделать? Тебе кажется, что его решение - бред безумца? Отнюдь! В таких делах он и его приближенные, вообще власть имущие, обладают превосходной логикой.
Агриппина и Ливилла постепенно превратились в дворцовых шлюх. Калигула не только спал с ними, но и раздавал направо и налево - всем очередным любимцам.
Друзилла - совсем иное дело, к ней Калигула старался никого не подпускать, и замуж за Кассия Лонгина она вышла лишь формально. Бедняга Лонгин, как нелепо поплатился он за имя свое, и на посту проконсула Азии настигла его рука Калигулы. Не знаю, какого Кассия имели в виду оракулы Фортуны Антийской, но вряд ли Лонгина. Он способен был устроить роскошный обед, но отнюдь не заговор против Цезаря. Прикрыв своим именем позор Друзиллы, он достиг высокого положения и был вполне счастлив. И поплатился просто за то, что имя его в неподходящий момент всплыло в воспаленном воображении императора. В сущности, дикая случайность.
А вот обожествление его жены и даже ее смерть - далеко не случайность. Поступки, простительные жалкому родственнику Тиберия, вовсе не к лицу полновластному принцепсу. Поэтому судьба Друзиллы была предрешена в тот момент, когда твердая рука Макрона прижала ворох одежды к лицу полумертвого старца. Через год не в меру пылкая женщина последовала за своим дядей и заняла пустующее место Пантеи. И все образовалось к лучшему, ибо связь Калигулы с Друзиллой оказалась любовью богов - ведь и Юпитер, которого этот психопат считает своим братом, никем из своих олимпийских красавиц не брезговал. Именно в этом логика Калигулы, он - земное воплощение Юпитера, и разве не естественна его связь с земным воплощением Пантеи?
Ему, как воздух, необходимо было именно вознесение на небо и причисление к лику богов, а вовсе не исторические экскурсы его придворных лизоблюдов, дескать, Кавн и Библида, Макарей и Эолида тоже были братьями и сестрами...
В годы юности моей так же негодовал Август, когда его глупые друзья напоминали о любви лесбосского царя Эпопея к дочери Никтимене или кипрского царя Кинира к дочери Мирре. Это не спасло Юлию от злой ссылки, и черным крылом гнева смело с римских улиц чудесного певца Овидия. Он должен был унести тайну рождения Агриппины Старшей подальше от Рима. О, если бы эта тайна ушла в могилу на берегах сурового Понта, не коснувшись меня!
Так-то, сын мой, так-то... Не терпел Август никаких помех в создании своего божественного образа, не терпел их Тиберий, не потерпит и Калигула. И никто из них не уподобится Салмонею-Эолиду, никого из них не поразит молния за нелепое подражание Юпитеру. Молнии поражают других - разрушителей образа, тех, кому кажется, что выплеснуть перед миром истину, сорвать покровы - самое главное.
Вовсе нет, вовсе нет, безрассудный мой Марк, ибо необходимость божественного образа принцепса - неприкосновенная истина, не менее важная для государства, чем многочисленные легионы, вино и зрелища, одурманивающие толпу, чем когорты добровольных доносчиков.
Выдать чаяния толпы за действительность - искусство из искусств, вожделенная цель любого правителя.
Так было в веках ушедших, и так будет в веках грядущих.
Чем могущественней оказывалось царство Верхнего и Нижнего Египта, тем труднее становилось в нем дышать, тем опасней искать и открывать истину. Тяжко приходилось жрецу Анху, а через две тысячи лет тяжко приходится нам. Падают под ударами Хроноса историки и поэты. Куда ушел Кремуций Корд, напомнивший Тиберию о том, что следует понимать под республикой? Где Тит Лабиен, усомнившийся в божественности Августовых деяний? Или Мамерк Скавр, обвиненный кровожадным Макроном в том, что трагедия "Атрей" оскорбительна для величия принцепса? Все они были загнаны в ладью Харона, и путеводным огнем для них послужил гигантский костер из книг того же Лабиена...
Проникшим в глубь образа нет покоя в этом мире. Ибо они - сеятели смуты, разрушители выдумок, которыми правители обильно начиняют головы своих подданных. Не знаю, наступит ли настоящий золотой век, когда немногие смогут указать правильный путь многим и повести по этому пути, и отношения между ними не будут пропитаны лживой отравой сказок о ясновидящих Отцах Отечества. Если и наступит, то не скоро - ни дети наши, ни внуки не увидят его.
А нам, Марк, пристало воспринимать мир, каков он есть, ибо другим он не станет. Созданный извращенным разумом богов, он и останется надолго, может быть, навсегда извращенным.
И в этом мире нельзя править могучими царствами, не выстраивая и тщательно не охраняя образ, угодный толпе. Толпа хочет жить в наилучшем, наисправедливейшем из царств. Объявим же его таковым, и горе тому, кто завопит от боли, прикоснувшись к реальной справедливости. Ибо для крикуна тоже найдется место в образе лучшего из царств - место клеветника и охульника, от которого надо всеми силами честных граждан, то есть тех, кто и не подозревает о существовании действительности, защищать божественного правителя и его мудрейших советников.
И вечно будет испивать свою чашу цикуты Сократ, посягнувший на лживый образ гармоничного полиса. И вечно будет наемное стило идти в бой рядом с наемным мечом. Неужели вечно? Неужели не наступит великий день, когда их предадут проклятью? Пусть вместе со мною, достопочтеннейшим сенатором, который ценой лжесвидетельства попытался отвести беду от своего дома. О, если б я стал так же молод, как ты, сын мой, я бы непременно поверил, что такой день наступит, и это будет день подлинного счастья, ибо люди станут, как боги, а может, и сильнее богов.
Но сейчас над Римом ночь, и еще не скоро взойдет солнце, и не скоро лучи его заскользят по мраморным ступеням, вонзятся в древние стены храмов, брызнут огненными струями в глаза людей, изгоняя ночные кошмары. Кто из нас уверен, что доживет до рассвета? Но каждому хочется, чтобы память о нем, кровь его дожили, проникли в рассвет.
О, если бы я знал, Марк, как выгородить тебя, как уберечь от нависшего над тобой сумасшедшего меча. Знаю только одно - ты не расплатишься Туллией за свою жизнь, а другой цены не примет Калигула. Поэтому я уверен, что ни тебе, ни, наверное, мне не дотянуть до февральских календ. Остается лишь молить Юпитера, чтобы смерть наша была легкой, и этот безумный щенок не крикнул палачу: "Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!"
