Владимир Михайлов - Среди звезд
Аналитик без толку взывал: это уже безумие, ты просто-напросто сходишь с ума! Кругу на это было наплевать, зачем ему здесь ум?
С величайшим усилием Круг закрыл глаза, и все же еще несколько секунд перед ним мелькали огненные обручи. Потом они исчезли, но он не открывал глаз, зная, что за пределами скваммера эти обручи еще существуют и сейчас просто не нужны. Голова кружилась, и он выключил оба гироруля, а потом включил их в обратном направлении и сквозь прижмуренные веки стал наблюдать, как Вселенная постепенно замедляла вращение, а потом и совсем прекратила его. Тогда он выключил рули, открыл глаза и облегченно вздохнул: мир остановился, и все в нем стояло на своем месте.
Мир стоял на месте, и все в нем было по-прежнему, все звезды и туманности, - ни одна не исчезла, - и только одного не было в мире: корабля. Еще недавно он висел на фоне звезд, а теперь его не стало. А это означало, что пока он заставлял Вселенную плясать вокруг себя в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, корабль начал разгон и скрылся. Разгонялся он быстро, и теперь был где-то далекодалеко, а может быть, уже совершил Н-переход и очутился в надпространстве. И яикто в нем не хватился Круга: никто не знал, что он вышел, а исправленная им антенна работала, а сменный электрик, наверное, решил, что Круга перед сдачей вахты куда-то послали, а людей на корабле никто никогда не пересчитывал, потому что деваться им было некуда: если в море еще можно упасть за борт и кричать, провожая глазами уходящий корабль, на котором никто тебя не слышит за множеством других звуков, то в космосе упасть за борт невозможно. В этом смысле Круг совершил именно невозможное и мог бы этим гордиться. Но он почему-то не стал.
Вот когда он по-настоящему почувствовал, - не понял, а именно почувствовал, что гибель - вот она, рядом. Что она не присутствует, как прежде в его проектах и мечтаниях, как неприятная, но всего лишь второстепенная компонента подвига; что она становится реальностью, единственная из всего, что он воображал и чего ожидал; и что она ужасна, настолько ужасна, что мириться с нею человек просто не может.
Это было очень страшно: умереть. Существовал громадный мир, существовал во времени и пространстве, со своей историей, настоящим и прогнозами будущего, со своими теориями и догадками о великом множестве вещей. И он, Круг, был не просто составной, но необходимой частью этого мира, потому что все это проходило через него: походы Цезаря и революции, классическая механика и релятивистская, все, все без исключения сосредоточивалось в его мозгу. Все это было частью его жизни, потому что этими событиями можно было датировать и свой календарь: не тем, когда они произошли, а тем, когда он о них узнал. Поэтому введение в теорию высших измерений и знакомство с Инной, например, так тесно сплелись в его памяти, что не вспоминались одно без другого; после этого нельзя было, разумеется, считать теорию надпространства чем-то не принадлежащим тебе, не зависящим от тебя. И все изобретения, новые машины и аппараты и всякие мелочи - все, что делалось в мире, совершалось для того, чтобы Круг мог пользоваться этим для собственного удобства, или же, - если это было невозможно, - чтобы он просто радовался всему. До сих пор мир, с точки зрения Круга, был устроен очень правильно. Но сейчас Круг с ужасающей, безжалостной ясностью понял, что мир существовал не для него и будет существовать без него; что теории надпространства он, Круг, совсем не нужен, и что Цезарю до него, Круга, не было совершенно никакого дела; что изобретения совершались вовсе не для его удовольствия, а для человечества вообще, и еще потому, что они не могли не совершаться, так как движение вперед во всех направлениях есть просто непременное условие существования человечества. Разумное устройство мира, как оказалось, вовсе не означало и не гарантировало, что Круг будет пребывать в нем неопределенно долгое время, как надеялся. Круг оказался сам по себе, а мир - сам по себе, и вот тут-то и произошло вынесение электрика за скобки, в которых осталось все остальное; раскрыть же эти скобки было не в его силах.
Это был приступ уже не страха, но отчаяния, которое приходит не тогда, когда человек осознает угрозу гибели, но в тот миг, когда понимает, что укрыться от этой угрозы негде, что нет никого, к чьей помощи можно прибегнуть, под чью защиту спрятаться. Что можно дико, исступленно плакать, кричать, делать все - и все это не принесет пользы, не поможет, и ему остается лишь одно: умереть поскорее, чтобы умереть в своем уме - последнее, что он мог еще совершить.
А гибель была рядом. Он понял, что висит сейчас в пустоте, практически ничем не защищенный, лишенный спасительного укрытия обшивки "Ньютона" и даже защитного поля, и что в любую секунду и из любой точки мироздания может примчаться тот метеорит (подобный уже лежащему вместе с клещами в инструментальном кармане), который без особого усилия пронзит и оболочку скваммера, и самого Круга, и снова скваммер - и полетит дальше, лишь немного потеряв скорость. Круг втянул голову в плечи и сжался внутри скваммера насколько мог, а скваммер послушно повторил его движения и тоже поджал руки и ноги.
Так он провисел сколько-то времени, закрыв глаза и понося самого себя (единственное, на что у него еще хватало сил) за то, что так неразумно тратил время, когда корабль еще находился по соседству. Круг клял себя, а метеорита все не было; он мог и совсем не прилететь или же промчаться мимо на расстоянии сантиметра, и Круг его даже не заметил бы. А может быть, уже и пролетел? Но, как ни старался Круг убедить себя в этом, ему все мерещились металлические крупинки, летящие прямо в него со всех сторон, как будто бы он и впрямь был центром мироздания, как представлял себе несколько минут или часов тому назад. Как пригодилось бы ему сейчас хотя бы слабенькое защитное поле; он, разумеется, не претендовал на такое мощное, как то, каким обладал "Ньютон", и которое отталкивало всякое тело, приближавшееся...
В следующий миг Круг, забыв даже о метеоритах, в яростной досаде ударил себя по бронированному лбу, и звук глухо отозвался в окваммере. Так вот она, разгадка того, почему корабль так упорно не принимал его. Поле, защитное поле отталкивало скваммер: ведь и он, пока Круг бродил по обшивке, получил заряд! Прежде, чем лететь к кораблю, надо было включить нейтрализатор, а об этом Круг совсем забыл - со страху, видимо.
Он так разозлился, что на какое-то время даже перестал бояться. Разозлился и на себя, и на тех, кто конструировал скваммер. Ясно же, что. на него обязательно надо было установить дальномер и автоматизировать двигатель таким образом, чтобы, независимо от силы нажима на педаль, импульс получался точно таким, какой нужен для достижения в оптимальный срок избранной цели, и чтобы при этом срабатывал нейтрализатор. Удайся Кругу спастись, он обязательно усовершенствовал бы скваммер сам. Но на это оставалось мало надежды... Круг вспомнил об этом, и гнев внезапно прошел, его сменил очередной приступ отчаяния, и Круг заплакал: теперь и оптимист-биограф не нашел бы никакой, даже самой малой, надежды на спасение. А Круг только сейчас понял, как велика была эта надежда все время. Где-то он ошибся во времени, неправильно рассчитал - ему казалось, что время еще есть, и его обязательно хватятся, и главным казалось изобрести такой вариант, чтобы не выглядеть смешным там, на борту "Ньютона", потому что для многих людей страх показаться сметным пересиливает подчас даже страх смерти. Но теперь смешным он показаться не мог больше никому в целом мире, в котором остался один, и не стыдно было даже плакать.
