Наталия Никитайская - Солнце по утрам
Меня не интересовало, как я окажусь на Земле. В этом можно было на «них» положиться.
Наутро я проснулась в незнакомой комнате. Рядом с моей постелью сидела Марья. Лицо ее было озабоченным и сострадающим.
— Очнулась? Есть хочешь?
— Хочу. Марья Михайловна, как вы здесь оказались?
— А как только узнала, что с тобой стряслось, так и прибежала. Дежурим тут по очереди с твоей соседкой. По ночам она с тобой, а днем — у Юрки. А я вот — по утрам да сразу после работы.
— У Юрки?
— Ну да! Вы тут такого натворили! Захочешь — не придумаешь…
В тот день Марья сказала мне только, что у Юры было воспаление легких, но вчера он пошел на поправку. Вчера!.. Ну, хитрецы! «Они» все знали еще вчера. А я-то радовалась твоему предложению. «Они» знали меня лучше, чем ты.
— Марья Михайловна, — решила я проверить подозрение, — а Женя ко мне приходит? — По тому, как Марья засуетилась, я все поняла.
— Что с Женей?
— Ничего. Порядок с твоим Женей. — Больше она ничего не сказала.
Потом уже я узнала, что при строительстве метро произошел обвал рядом с твоим домом и дом дал трещину. Мы были единственными пострадавшими, так как трещина прошла вдоль нашей лестницы. Нас обоих доставили в больницу. И две недели мы были на грани жизни и смерти. В тот день, когда я очнулась, ты умер. Я не была на похоронах. Я трудно приходила в себя. Позже Марья плакала и говорила, что ты лежал как живой и улыбался. Чего только «они» не могут!
Ко мне все были очень внимательны. Врач, который вел меня, относился прямо с нежностью. Он был хорошим психологом и догадывался, что мое тяжелое возвращение к жизни связано не только с физической травмой. Но он искал причину в том, что было до катастрофы. Ведь не мог ен предположить, что я знаю о потере. Тебя со мной не будет! Я не должна была этого делать! Я не должна была отпускать тебя одного! А что же я должна была сделать? Стать источником твоей муки? Не из-за себя же, в конце концов, ты так мучился! Я попросила, чтобы мне принесли тот сборник, ну, помнишь, который я не стала дочитывать? Мне принесли. Я положила его рядом с собой на тумбочку и не решалась открыть. Там был ответ. Проще всего было, чтобы успокоить себя окончательно, решить, что ни ты, ни я не были властны в выборе, что у нас была только фикция выбора. Или еще, что окончательное мое решение было принято под твоим влиянием, а ты, в свою очередь, отталкивался только от рационального, которое тебе подсказывало, что в таком ответственном деле, как контакт с иной цивилизацией, я буду обузой. Но ведь не так же это, не так!
А собственно, зачем тебе было лететь? Не думаю, чтобы ты очень надеялся принести своей жертвой какую-то пользу себе и людям, но твое «пощупать» как будто вновь прозвучало в моих ушах. Ты надеялся со ступеньки подопытного перешагнуть на ступеньку изучающего, открывающего, чтобы затем, может быть, сравняться с «этими», если это возможно. Но и невозможность чего-то тоже надо доказывать. И ты не успокоишься, пока не докажешь.
Я плакала, ночами совсем не спала, днем разговаривала с людьми, терпела уколы, рентгены, принимала таблетки, волновалась из-за Юрки. И вспоминала, вспоминала…
Нечего было даже думать сравняться с тобой в тяге к неизвестному. Но не слишком ли легко я отказалась от борьбы? Испугалась за Юрку, за себя! Да, может, этим куриным поступком я лишила сына самого блистательного будущего, какое только возможно. Но у тебя-то я не украла его! Хоть перед тобой-то совесть моя чиста. Ах, Женя, Женя! Как же я теперь без тебя?! Как?..
Самый длинный разговор был у меня с соседкой. Она рассказала мне, как испугалась ночью, обнаружив у Юрки бред — он все про одеяло какое-то говорил. Пришла неотложная. Мальчика отправили в больницу. Остаток ночи соседка провела в ожидании меня. А меня не было, и она кинулась звонить мне на работу. Там тоже удивлялись моему отсутствию. Марья разыскала в справочнике твой адрес и телефон. Звонила, никто не отвечал. И тогда они встретились с соседкой и поехали прямо к тебе. Тут все и объяснилось. Соседка рассказывала, и плакала, и сокрушалась над моей горькой судьбой. И я тоже заплакала и попыталась объяснить ей, что же произошло на самом деле. Тут соседка плакать перестала и посмотрела на меня, как смотрят на сумасшедших. Я прикусила язык. И с тех пор никого не посвящала в свое горе. Теперь для тех, кто знает меня, я человек, перенесший ужасную трагедию — так ведь и есть! И никто не знает, что в этой жизни, кроме Юры, меня еще поддерживает чувство, что в решительный момент я сумела тебе помочь.
Я уже знала, какие темы в науке ты считаешь запретными: опыты на человеке, его психике и чувствах. Ты говорил, что для изучения того и другого без экспериментов трудно обойтись, но происходящие при этом в человеке процессы трудноуправляемы и могут быть необратимыми.
Ты боялся за меня, за Юрку, за нашу любовь. Этот страх постоянно сковывал бы тебя. И если ты решился вернуться с нами, то лишь потому, что тебе показалось, что процесс утрат во мне уже начался. И ты был не так уж не прав: я ведь действительно себя теряла. Но нашла ли я себя?
Боль постепенно притуплялась. Я уже могу не плакать, вспоминая тебя. Меня тянет к воспоминаниям — вот и пишу поэтому. Внешне у меня все даже неплохо. Сын радует. Он ничего не помнит о похищении, но учителя поражаются его успехам, — уж не сохранились ли в нем уроки твои и «этих»?
Да, еще! Недавно в одном журнале была напечатана статья — некролог о том, что ученый мир понес три невосполнимые утраты: ты погиб, Семенов известный физик, я видела его у тебя несколько раз — пропал без вести в горах; американец-астроном и математик — ты с ним переписывался — внезапно умер от инфаркта. Это что, те люди, с которыми ты сейчас?
Я знаю, ты не отвечаешь не потому, что не хочешь ответить.
Да и известен мне этот ответ.
Большой вам жизни, мои дорогие!
---Сб. "Белый камень Эрдени". Лениздат, 1982
