Филип Фармер - Т. 12. ЭКЗОРЦИЗМ. Образ Зверя. Апофеоз
Его секретарь не вышел на работу, а он решил не сообщать, где будет находиться, оперативному дежурному в полицейском управлении и Бруину. Сибил болезненно реагировала, когда Чайлду звонили по делам домой. Деловые звонки ее крайне раздражали и раньше, когда они были женаты. Теоретически теперь, когда они в разводе, это не должно ее так беспокоить, но на практике они продолжали приводить ее в ярость, как всегда! В последний раз, когда он был у Сибил, телефонный звонок, адресованный Чайлду, вызвал приступ ярости, и ему было указано на дверь. После этого случая он звонил ей несколько раз, и она неизменно охлаждала его пыл. В последний раз Чайлд звонил Сибил две недели назад.
Она правильно угадала, у него были неприятности. Чайлду хотелось просто поговорить, смягчить тревогу, появившуюся после просмотра любительского фильма с Колбеном, прогнать одиночество. Это было странно, он прожил двадцать из тридцати пяти лет в округе Лос-Анджелес. За все это время он знал только одну женщину, которая его полностью понимала, с которой он чувствовал себя комфортно. Но, видимо, он был не прав, ни одна женщина его полностью не понимала, даже Сибил. Если бы это было не так, она не была бы его бывшей женой.
Но Сибил то же самое думала обо всех мужчинах, и о Чайлде в частности.
Чайлд остановил машину перед входом в дом, благо можно было не утруждаться поисками стоянки, и вошел в подъезд. Он набрал на пульте домофона номер Сибил. Раздалось жужжание открывающегося замка. Он вошел внутрь, прошел холл до конца. Ее дверь была справа. Он постучал, и дверь распахнулась. На Сибил был длинный, спускающийся до пола, восточный халат с нашитыми на ткань большими красными и черными ромбами. На черных ромбах был нарисован анк — изогнутый крест древних египтян Сибил была босой.
Сибил исполнилось тридцать четыре года, у нее были длинные черные волосы, большие зеленые глаза, тонкий прямой нос, полные губы и бледная кожа. Она была красивой. Ее тело под кимоно было хорошо сложено, немного широковатые бедра не портили впечатления.
Ее апартаменты были светлыми, как и у него, в квартире преобладали белые цвета. Мебель отличалась изяществом. Длинная мрачная репродукция картины Эль Греко, висящая на стене, не соответствовала обстановке Чайлду всегда казалось, что продолговатый человек, распятый на кресте, с неодобрением смотрит на него.
Сегодня картина воспринималась расплывчатой. Даже всегда присутствующая в квартире голубоватая табачная дымка была серо-зеленой. Сибил закашлялась, когда закуривала очередную сигарету, ее лицо побледнело. Приступ кашля ее не удивил, во всяком случае, ничего нового не происходило. У нее была эмфизема легких, доктор еще два года назад советовал бросить курить, но его совет был проигнорирован. Смог в сочетании с курением только усиливал проявления болезни. Здесь Чайлд ничего не мог поделать. Если бы он начал возражать, дело кончилось бы еще одной ссорой.
В конце концов она пошла на кухню, чтобы принять лекарство. Когда она вернулась, на ее лице было вызывающее выражение, но Чайлд оставался спокойным. Он подождал, пока она не села на софу, стоящую напротив его стула на другом конце комнаты. Она бросила зажженную сигарету в пепельницу и сказала:
— Боже, я не могу дышать.
Что означало, что она не может курить.
— Расскажи мне о Колбене, — попросила она, а затем, спохватившись, добавила: — Могу я предложить тебе что-нибудь выпить?
Ее голос упал, она всегда забывала, что он завязал с выпивками четыре года назад.
— Мне нужно расслабиться, — сказал Чайлд. — У меня кончилась травка, сейчас ее не достать. Может, у тебя?
— У меня есть, — сказала она с пониманием.
Сибил поднялась и прошла на кухню. Скрипнула дверца шкафа, через минуту она вернулась с двумя белыми сигаретами с закрученными, как у конфеток, концами. Одну из них она отдала Чайлду. Чайлд понюхал маленький сверток. Запах тут же вызвал у него образы тупоконечных пирамид, построенных ацтеками. Их жрецов с острыми обсидиановыми ножами, обнаженных коричневых мужчин и женщин, идущих по красной равнине под свирепым солнцем. Затем он представил арабские фелюги, скользящие в Индийском океане Почему у него возникали эти представления, Чайлд не знал.
Он зажег сигарету, втянул в себя тяжелый дым и задержал дыхание. Он сделал попытку освободить тело и разум от ужаса, вызванного утренними событиями. Не имело смысла курить, если не было покоя в душе. Ему удалось освободиться от воспоминаний. Иногда приемы медитации, которым его обучал друг, срабатывали.
Он был детективом, а атмосфера ненависти и горя, в которую он был погружен, не способствовала занятиям медитацией. Тем не менее он упорно тренировался, и иногда ему удавалось отделываться от мыслей, а может, ему это только казалось. Его друг говорил, что в действительности он не медитирует, а использует технику медитации.
Сибил, понимая, чем он занят, молчала. Тикали часы. Где-то раздался гудок. Завывала сирена. Затем он выдохнул и опять затянулся и вновь задержал дыхание. Все изменилось. Невидимые потоки, пронизывающие каждый сантиметр пространства, распрямились. Он посмотрел на Сибил. Теперь он опять любил ее так же, как раньше, когда они были женаты. Все стало ясным и понятным, словно они оказались в прекрасной вибрирующей сети, излучающей любовь и гармонию. Мысли о пауке, соткавшем эту сеть, сейчас его не беспокоили.
ГЛАВА 4
Он не стал останавливать Сибил, когда она начала целовать его живот, хотя знал, чем все это должно закончиться. Он не реагировал, когда она наклонилась, чтобы охватить его пенис ртом. Но когда ее язык коснулся головки, он мягко отстранил ее и сказал — нет.
Она удивленно посмотрела на него:
— Почему?
— Я не хочу описывать детали смерти Колбена.
— Ты становишься деликатным.
Сев на постели, она, насупившись, посмотрела на Чайлда.
— Ты что-то подцепил?
— Господи Боже! — сказал он, тоже садясь. — Неужели ты думаешь, что я мог прийти к тебе, подцепив сифилис или триппер? Что за вопрос, за кого ты меня принимаешь?
— Но что я сделала не так?
— В обычных обстоятельствах — ничего. Просто у меня такое появилось чувство, будто по моему петушку пошли мурашки, когда ты… Разреши, я тебе объясню.
— Я прошу больше не использовать этот жаргон.
— Хорошо. Я тебе все расскажу.
Она слушала с широко открытыми глазами. Чайлду был виден ее набухший сосок, который совсем не уменьшался, скорее наоборот, даже немного увеличился. Ее глаза блестели, и, хотя на лице проступало выражение ужаса, она улыбалась.
