Генрих Эрлих - Последний волк
А соседи попадались презанимательные.
Вот морж, на восход-тепло, в десяти прыжках. Огромная туша, Волку бы, наверно, на всю зиму хватило. Но и территория дана не маленькая. Почти во всю территорию - пруд из сплошного серого камня двуногих, и небольшой островок, на который Морж иногда выбирался, тяжело опираясь на смешные передние лапы и рывками прокидывая тело вперед. Казалось, что он выбирается на островок только для того, чтобы гневно протрубить несколько раз о том, что он ест моллюсков и согласен на устрицы, но терпеть не может хлеба, после чего с шумом, вздымая полуметровые волны, бросается в бассейн и начинает, как заведенный, носиться по диагонали по пруду, в один нырок преодолевая все отведенное ему расстояние и приводя в непонятный восторг посетителей, готовых часами стоять у вольера в ожидании, когда над поверхностью воды поднимется сердитая морда. Морж был стар, редкая щетина на морде почти стерлась, а желтые бивни, когда-то угрожающее торчавшие изо рта, сильно покрошились на концах из-за безуспешных попыток взрыть каменное дно пруда. Окрас его был какой-то грязноватый и напоминал подсохшую и покрывшуюся паутиной трещин глину у Ближнего Ручья. Но как-то, еще до завтрака, когда солнце только-только выглянуло из-за окружающих домов, Морж в очередной раз выбрался на островок и тут с ним произошло чудесное превращение. Кожа приобрела невообразимый розовый оттенок, который бывает только у нежных весенних цветов, не обожженных летним зноем, или странных горбоносых цапель, живописной группой застывших на мелководье центрального пруда зоопарка, и который был просто неприличен для солидного зверя.
- Эй, безногий, - не выдержал Волк, - тебя кто покрасил?
Морж, не обращая внимания, соскользнул в воду и маятником заносился в пруду.
- Да остановись ты на минутку, давай поговорим, - крикнул опять Волк, задетый таким пренебрежением.
- Говори - не говори - все говорено-переговорено, - грустно произнес Морж, но остановился, приподняв голову над водой.
- Не надоело целый день нырять?
- Под водой этих рож вокруг не видно.
- Это понятно. Так выберись на островок и спи.
- Тяжко мне что-то на земле. Жарко и туша давит. В воде как-то полегче.
- Ты, смотрю, и спишь в воде. Не страшно?
- А чего бояться? Я мешок на шее надую, вот так, - и Морж действительно раздул шею, так что голова вытолкнулась еще выше под поверхностью воды, - и сплю. Да и привычка. Мы всегда на воле в воде спали, так уж предками заведено. Двуногие, они же слабые и трусливые, ну ты знаешь, норовили на наши лежбища нападать, когда мы спим, вот мы и стали уплывать спать в море. Я, считай, последний год на воле на землю ни разу не выбирался, все в море, да на льдинах.
- Как же это тебя в воде отловить исхитрились?
- Я смотрю, некоторые больно шустрые и умные тоже недалеко убежали, обиженно проговорил Морж и ушел под воду, оборвав разговор.
Кого Волк уважал, так это тура. У его стаи вольер был не меньше, чем у Волка, и большую его часть занимала высоченная скала с почти отвесными склонами, на которых были выбиты небольшие карнизы. Вожак целыми днями неподвижно стоял на самой вершине, на маленькой площадке, на которой приличному волку и хвоста не распушить, и его рога двумя витыми полумесяцами возвышались над зоопарком. Его стая - четыре самки и десяток козлят - почти все время проводили внизу около кормушек с сеном, но иногда, повинуясь резкому свисту вожака, бросались к скале и, ловко перепрыгивая с карниза на карниз, взлетали к самой вершине и застывали в отстое. Волк, который на воле никогда не забирался дальше предгорий и на охоте брал резвостью бега и выносливостью, восхищался такой ловкостью и в глубине души признавал, что никакой голод не подвигнул бы его на преследование туров в горах.
- Эй, длиннорогий, - как-то крикнул от вожаку. - Спустился бы, перекусил.
- Нам не до баловства, - солидно ответил Тур.
- А что ты там все сторожишь? Ничего с твоими за такой решеткой не сделается.
- А я не сторожу, я жду.
- Чего тут ждать-то?
- У нас в горах иногда как тряханет, земля ходуном заходит, некоторые скалы, как сугробы снежные разлетаются, и меняется вид земли, и засыпаются тропы, и открываются новые виды, и после трясения, если тебя, конечно, лавиной не накроет или в трещину не провалишься, начинаешь жить на новой земле.
- Это ты к чему? - недоуменно спросил Волк, удивленный таким многословием Тура, который считался в зоопарка одним из главных молчунов.
- Да вот жду я, что тряханет также этот проклятый город двуногих, и рухнут их высоченные лежбища, и я, хоть перед смертью, увижу, пусть на горизонте, мои горы.
Они помолчали.
- А что тогда своим свистишь, наверх собираешь?
- Чтоб не зажирели там внизу, у кормушки.
Недалеко от Тура расположились старые знакомые - кабаны. С этими Волк сталкивался еще на воле, немало их водилось на его Территории, целые полянки, бывало, перекапывали своими пятачками, а один раз, когда он - в одиночку! - завалил оленя и после пиршества отлучился к ручью, по возвращению он обнаружил рядом с оленьей тушей целый стадо кабанов, которые урча и похрюкивая, жрали его законную добычу. Он грозным рычанием намекнул, что вернулся хозяин, но стадо не отреагировало, лишь вожак, старый секач, без суеты развернулся и уставился на Волка. Он стоял неподвижно, крепко вперив ноги в землю, лишь плоские бока слегка вздымались от ровного спокойного дыхания, с его пятачка и длинных клыков капала кровь, о волнении перед возможной схваткой говорила лишь вставшая дыбом щетина на мощном загривке, хотя и здесь не было уверенности - быть может, у секача всегда так дыбилась шерсть, но самое ужасное таилось в глазах, непропорционально маленьких, ничего не выражавших и неподвижных. Но даже не это остановило Волка от боя. Сильнее всего подействовала уверенность в своем вожаке всего стада - никто из них, занятых пожиранием свежатинки, даже не обернулся в сторону Волка. Глухо прорычав: "Мы еще встретимся", - Волк степенно удалился в лес.
И они встречались. Волк уносил их полосатых детенышей, таких нежных, но ужасно визгливых. Пару раз ему удавалось завалить маток, но их крепкая, поросшая жесткой щетиной шкура и толстый слой сала, не позволяющие одним резаным ударом перервать артерию, убедили его, что с секачом, с его мощными клыками, дубленой кожей и весом в пять волков, ему, пожалуй, не потягаться.
- Эй, тупорылый, не надоело в грязи полоскаться? - начал задираться Волк.
- Много ты, хвостатый, в жизни понимаешь, - ответил Секач, почесываясь о специально поставленный возле "купальни" столб.
- Да я-то понимаю, а вот ты, судя по всему, лужей, двуногими созданными, и прочим окружением наслаждаешься.
