Аластер Рейнольдс - Голубой период Займы
— Это тот самый, первоначальный бассейн, — сказал Займа. — Если вы еще не догадались.
— После стольких лет? — изумилась я.
— Он очень старый. Но керамика живет долго. Сложнее всего было отыскать его. Мне пришлось раскопать два метра почвы. Он находился в том месте, которое тогда называли Силиконовой долиной.
— Эти плитки выкрашены в голубой Займы, — сказала я.
— Голубой Займы и есть цвет этих плиток, — мягко поправил он. — Совершенно случайно тот молодой человек выбрал именно этот оттенок для своего бассейна.
— И какая-то часть вас запомнила его.
— С этого я начался. Неуклюжая маленькая машинка, разума которой хватало лишь на то, чтобы перемещаться по плавательному бассейну. Но для меня это был целый мир. Он был всем, что я знал, всем, что мне следовало знать.
— И что же теперь? — спросила я, боясь услышать ответ.
— Теперь я вернулся домой.
Я была там, когда он это сделал. К тому времени народ, прибывший поглазеть на представление, заполнил зрительские трибуны, и небо над островом превратилось в мозаику из плотно прижатых друг к другу кораблей. Искажающий экран был отключен, и на смотровых площадках кораблей толпились сотни тысяч далеких зевак. Они видели бассейн, вода была ровной, как гладь зеркала, и хрустально-прозрачной. Они видели Займу, стоящего на бортике, солнечные батареи у него на спине переливались, как змеиная чешуя. Никто из присутствующих не имел ни малейшего понятия о том, что должно произойти и насколько значимо будет это событие. Они ожидали чего-нибудь — обнародования работы, которая, должно быть, затмит собой все, что создал Займа до сих пор, — но пока что им оставалось только озадаченно таращиться на бассейн, гадая, как же подобное может сравниться с его пронзающими атмосферу полотнами, с целыми мирами, завернутыми в голубую пелену. Они все еще думали, что бассейн установлен здесь для отвода глаз. Настоящее произведение, шедевр, венчающий его уход, должно быть, где-то в другом месте, пока еще не виден, он еще ждет, пока его продемонстрируют во всей красе. Именно так они и думали.
Но я знала правду. Я знала, глядя, как Займа стоит на краю бассейна, полностью отдаваясь голубизне. Он рассказал мне, как именно все произойдет: медленно, методично будут отключаться высшие функции мозга. И необратимость этого едва ли имеет значение: от него останется слишком малая часть, не способная сожалеть о потере.
Но кое-что останется: крошечное зернышко бытия, достаточное количество разума для осознания собственного существования. Достаточное количество разума для оценки окружающей среды, для получения некоего подобия удовольствия и удовлетворения от выполнения работы, не важно, насколько бессмысленной. У него даже не возникнет нужды покидать бассейн. Солнечные батареи обеспечат его всей необходимой энергией. Он никогда не состарится, никогда не заболеет. Другие машины будут заботиться об этом острове, защищать бассейн и его молчаливого, медленно движущегося пловца от воздействия погоды и времени.
Пройдут столетия.
Тысячи лет, затем миллионы.
Что потом — можно только гадать. Но одно я знаю наверняка: Займе никогда не наскучит его работа. Его разум утратил способность испытывать скуку. Он обратился в чистое действие. Если он и получает какую-либо радость от плавания в бассейне, то это почти бессмысленная эйфория опыляющего растение насекомого. Этого ему достаточно. Этого ему было достаточно в том бассейне в Калифорнии, и этого ему достаточно теперь, спустя тысячу лет, в этом же самом бассейне, но в другом мире, рядом с другим солнцем, в отдаленной части той же самой Галактики.
Что же касается меня…
Как оказалось, из нашей встречи на острове я запомнила больше, чем имела право запомнить. Хотите — верьте, хотите — нет, но, как выяснилось, я не нуждалась в ментальных костылях своей ИП настолько сильно, как мне казалось. Займа был прав: я позволила своей жизни стать предсказуемой, расписала ее по плану. На закате всегда красное вино и никогда — белое. На борту светового лайнера дальнего следования, в клинике, мне установили набор нейронных расширителей памяти, который послужит мне ближайшие лет четыреста — пятьсот. Однажды мне потребуется иное решение, но этот мнемонический мостик я перейду, когда доберусь до него. Последнее, что я сделала перед тем, как отказалась от ИП, — скопировала ее наблюдения в гулкие пространства моей расширенной памяти. События все еще не кажутся произошедшими со мной лично, но с каждым новым воспоминанием становится лучше и лучше. Они изменяются и смягчаются, и их заголовки выделяются несколько ярче. Подозреваю, они становятся чуть менее точными с каждым мигом воспоминания, но, кажется, как и сказал Займа, в этом весь смысл.
Теперь я понимаю, почему он говорил со мной. Не только из-за того, как я обращаюсь с биографическим материалом. Он просто хотел помочь кому-нибудь двигаться дальше, прежде чем остановился сам.
В итоге я отыскала способ продать его историю, и я продала ее своей первой газете, «Марсианскому вестнику». Было приятно снова оказаться на старой планете, особенно теперь, когда ее передвинули на более теплую орбиту.
Все это случилось много лет назад. Но, как ни странно, я все еще не расстаюсь с Займой.
Раз в двадцать лет я запрыгиваю в световой дальнего следования лайнер на Муржек, спускаюсь на улицы той сверкающей белой аватары Венеции, сажусь в корабль, идущий на остров, и присоединяюсь к кучке других праздных зевак, раскиданных по трибунам. Те, кто приезжает сюда, должно быть, как и я, чувствуют, что у художника еще есть кое-что в запасе… один, последний сюрприз. Они уже читали мою статью, большинство из них, поэтому они знают, что означает эта медленно проплывающая фигура… хотя все-таки валом сюда не валят. На трибунах всегда пустовато и грустно, даже в хороший день. Однако я никогда не видела, чтобы они были совершенно пусты, и в этом мне видится некий завет. Некоторые люди его понимают. Большинство не поймут никогда.
Но это же искусство…
Примечания
1
«Zima Blue», by Alastair Reynolds. Copyright © 2005 by Alastair Reynolds. First published in Postscripts 4. Reprinted by permission of the author.
2
ИП — искусственная память.
3
Синестезия — явление восприятия, когда при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и другие ощущения, соответствующие другому органу чувств (псих.).
4
Кляйн Ив (1928–1962) — французский живописец, считающийся основателем монохромной живописи.
