Абрам Палей - Себе навстречу
Когда же начнется гроза? Может быть, и через час (в лучшем случае), а может быть, и через минуты. Тогда он, конечно, ничего предпринять не успеет. "И все же,- сказал самому себе,- ждать пассивно не буду. Надо бороться в самых безвыходных обстоятельствах". Это было необычайно ново для него, но удивляться себе ему было некогда.
С поразительной быстротой и таким же хладнокровием огляделся. Заметил вблизи сравнительно невысокий открытый пригорок, усыпанный цветками и ягодами земляники. С сожалением подумал, что скоро ливневые струи все это собьют и снесут.
Но думать некогда. Быстро подошел к пригорку, снял и положил рядом мешающий груз. Достал нож и топор, снял дерновый верх с широкого куска поверхности пригорка у его основания. Затем стал рыть лаз во внутренность холма. Действовал попеременно ножом и топором: и тот и другой одинаково неудобны для этой работы, так хоть пусть неудобно будет по-разному - не столь утомительно.
Работал не торопясь: все равно гроза может прорваться в любую секунду.
Потом вообще позабыл о грозе: просто и неосознанно увлекла работа.
Часа через два почувствовал усталость и присел. Огляделся, посмотрел наверх. Грозы еще не было. Однако и не прояснялось. Та же угрюмая сырая тяжесть висела над ним, над лесом.
И непонятно, когда она разрядится.
Скудно поел: маленький остаток последней охоты дополнил свежей земляникой, это почти утолило жажду. Ну, воды скоро будет вдоволь!
Отдохнув, опять взялся за работу, чередуя ее с отдыхом.
К наступлению темноты решил, что достаточно углубился в холм. Землю он выбрасывал, выносил и клал у входа в получавшуюся нору, так что образовалась довольно внушительная куча. Из нее он решил сделать заграждение, чтобы вода не прорывалась в нору. Но это уж придется отложить до утра: темно, да и сил больше не хватит. И все же даже усталость стала приятна, хотя мышцы рук изрядно болели. Зато как радостно видеть дело этих рук!
А если гроза ночью? Но ведь нельзя ее предотвратить, так что и думать об этом не стоит.
А гроза все висит и не разражается. Предгрозовой тяжестью и тревогой полон влажный воздух. Ветер, очевидно, утих давно (а Мил этого и не заметил). Но ни одна звездочка не проглядывала сквозь небесную черноту.
Сон был крепок и, показалось, мгновенен. Но когда открыл глаза - был уже день. Только мрачный, хмурый, тяжкий. Все то же, ничто не изменилось, та же грузная туча, до предела насыщенная влагой, в любой момент готовая пролиться сокрушающим ливнем. Но уже что-то привычное было в этом, хотя и неизвестно, когда же наконец разрешится тягостное ожидание. И что-то даже приятное ждет. Что бы это здесь могло быть? Ах, да: работа!
Однако не надо иллюзий; если будет очень мощный ливень (а каким он может быть иным, коль так долго копится, нарастает), то вся работа может оказаться бесполезной: все размоет, разнесет, затопит. Вот если бы крепление, как некогда в шахтах.
Но Мил сознавал, что с его ничтожными техническими средствами это немыслимо. И все же продолжал трудиться.
Радовал сам процесс работы и еще то, что он до чего-то додумался: горизонтальная нора - все же какая-то защита, лучше, чем никакая, хотя бы на первых порах.
Радость труда, но рядом тоска. И она все усиливается.
И вдруг туча стала стремительно таять, исчезать. Сверкнула синева...
Ему показалось, кто-то стоит рядом. Какое-то животное?
Быстро обернулся. Два человека, улыбаясь, смотрели на него.
Но не успел удивиться, потерял сознание.
* * *
Теперь Мил живет нормальной жизнью, работает.
Решение произвести над ним мучительный эксперимент было принято в глубокой тайне, и впоследствии не были опубликованы происходившие при этом споры, чтобы излишне не травмировать Мила.
А споры были острые. Не все соглашались сразу с допустимостью подвергнуть человека таким переживаниям. "Ну, а что же делать? - возражали инициаторы эксперимента,- оставить человека в таком состоянии?" Никто, конечно, не сомневался, что болезнь Мила - самая страшная, какая могла постигнуть человека. И никто до того вообще не думал, что она возможна.
Заранее было ясно, что, перенесенный в такие неожиданные условия, Мил должен будет выходить из мучительных затруднений и, вполне возможно,- с опасностью для жизни. Но возвратить человека к первобытной дикости, заставить убивать!
Да и не было все же полной уверенности, что он решится на это. А если не решится, то сможет ли выжить?
"Мы идем и на этот риск,- говорили инициаторы эксперимента.- Лучше гибель, чем жить с такой страшной болезнью".
Об эксперименте предупредили только близких Мила. Они не возражали.
И все-таки связь с Милом была. Только односторонняя и такая, о которой он не догадывался. Датчики в его костюме сообщали о многом: о его физическом состоянии, настроении.
Все, что он делал, что с ним происходило, было видно и тут же фиксировалось на пленке.
Кое в чем ему смягчили обстановку: поместили в таком месте заповедника, где была холодная и горячая вода. Подделали становище якобы древних насельников. Подделка была до крайности грубой, были смешаны орудия различных археологических эпох. При нормальных условиях это сразу бросилось бы в глаза. Но рассчитали правильно: ошеломленный, резко и грубо выхваченный из привычной обстановки, Мил не подумает об этом, а просто обрадуется спасительной находке.
На конечном этапе заранее намеченного пути Мила поставили странного робота с вмонтированными датчиками, чтобы можно было проследить точнее за его самочувствием перед завершением томительного приключения.
Для последнего испытания организовали длительно неразражающуюся грозу над площадью в один квадратный километр.
За все время эксперимента за Милом внимательно следили.
Какой болью в душе наблюдателей отдался его болезненный крик, когда он расшибся! И какую выдержку им пришлось проявить, чтобы довести эксперимент до конца!
