Роберт Шекли - Игра агента X
Как выяснилось, я был совершенно неправ.
Глава 7
Я уезжал из серого и продымленного города Местре озабоченным человеком, таким же серым и продымленным человеком, на которого охотятся таксисты, который застревает в уличных пробках, которого затаскивают в какие-то непонятные дома и которому угрожают. И цвета мои были черная сажа и серая пыль, и эмблемой моей — светофор, и гимном — «Арриведерчи, Рома», который навязчиво звенит в ушах. Но все это было лишь до тех пор, пока я не оказался в Венеции.
Моим волосы приобрели блеск, как только автобус свернул на мост Свободы. Надоевшие прыщи исчезли при пересечении канала Санта Кьяры. А когда я оказался на Пьяцалле Рома, метаморфоза полностью завершилась, хотя я все ещё был недалеко от гаража, который наполнял округу запахом бензина, привлекавшего полчища «фольксвагенов». Я сбежал от них и очутился на Кампаццо Тре Понти, где пять неправдоподобных мостов зигзагообразно пересекают три канала, и здесь все наносное, вся чешуя сошла с меня, и я вздохнул полной грудью.
Вот что творит любовь.
Никакой мистической страсти к Таити или к Тибету. Но Венеция!.. Вы сказали «Венеция»? Диснейлэнд Адриатики? Дружище, да как вы можете выносить эту чудовищную распродажу, непонятную еду по оскорбительным ценам и засилье туристов?
Еще как могу, друзья мои! Да-да, я настаиваю на этом. Никто не влюбляется по зрелом размышлении или потому, что так подсказывает хороший вкус, влюбляются просто так, а все причины выдумываются потом. Влюбляются, потому что так предопределено — что в женщину, что в город. А истоки любой предопределенности можно отыскать в детских воспоминаниях.
Я мечтал о каналах ещё ребенком, на зеленых холмах Нью-Джерси, далеко от озера Хопатконг и ещё дальше — от моря. В те дни я был, возможно, самым выдающимся из инженеров двенадцатилетнего возраста к востоку от Скалистых гор. Мой первый проект касался украшения родного городка. Мой подход был незамысловат: я хотел погрузить это чертово местечко на десять футов под воду.
Уничтожению подлежали и железнодорожная станция, и обувной магазин Купера, и бензоколонка, и магазин греческих деликатесов, и многие другие достопримечательности. Первая пресвитерианская церковь должна была исчезнуть (оставался только шпиль), начальная школа уничтожалась полностью — со всем штатом учителей.
Но мы — те, кто остался в живых, — мы жили счастливо в нашем полузатонувшем городке. Многими зданиями можно было пользоваться. Вы могли, не спеша, выгрести из своей комнаты на широкую улицу и плыть мимо рядов деревьев — стволы в воде, и видны только кроны, как огромные цветы на воде.
Спустя годы я оказался в Венеции и увидел, что мои детские мечты воплотились в жизнь и даже приумножились. Город оказался полон таких деталей, каких я и представить себе не мог. Например, ряды бесчисленных каменных львов смотрелись куда лучше, чем наши пушечные ядра времен гражданской войны, и сказочные дворцы понравились мне больше, чем дома в неоколониальном стиле. А множество колец для привязывания гондол были интереснее счетчиков парковки. Больше того, мне и в голову не приходило то, что я увидел в Венеции по части всевозможных плавучих средств: паровые катера и молочные баржи, катера скорой помощи с их сиренами и огнями, и лодки мусорщиков, и лодки зеленщиков, черные с золотом похоронные лодки, украшенные фигурками рыдающих ангелов…
Видно, детская мечта о многоводном городе догнала меня. И сейчас, на ступенях Салиццада ди Сан Панталоне, я чувствовал, что оживаю. Каналы Венеции окружали меня, её обитатели пихали меня со всех сторон, а бесчисленные храмы не спускали с меня глаз. Казалось, что Форстер целиком принадлежит серому убожеству Местре, но Венеция была моей, только моей.
Я и не подумал следовать инструкциям Гвеши, и добрался до кафе «Паразидо» тем путем, который мне больше понравился. Усевшись за столик, я заказал бокал вина и принялся, не спеша, его потягивать. К тому времени, когда появился Гвеши, я уже расстался со своим детством и наслаждался обступающей меня реальностью.
Гвеши заказал «Лакрима Кристи», выпил за мое здоровье и набросился на меня с вопросами:
— Ради Бога, что случилось в аэропорту? Как вы могли позволить им обмануть вас?
Мне не понравился тон этих расспросов. Человека с моей репутацией нельзя так просто обвести вокруг пальца.
— С чего вы взяли, — поинтересовался я, — что меня кто-то обманул?
— Что вы хотите этим сказать? — опешил Гвеши.
Я понятия не имел, что именно хотел сказать, но чувствовал, что могу потерять доверие Гвеши, а это могло угрожать всей операции.
— Я знал, кто они такие. Это было очевидно.
— Так почему же вы дали им себя похитить?
— Потому что мне самому это понадобилось, — объяснил я, и мои губы тронула тонкая, едва заметная улыбка.
— Но зачем? — настаивал Гвеши.
Действительно, зачем?
Я отхлебнул из своего бокала и произнес:
— Решил составить собственное представление о Форстере. Для этого и направился на встречу с ним.
— Но это же абсурдно! — не сдержался Гвеши. — Почему вы решили, что он вас отпустит?
— Не в его интересах было удерживать меня.
— А если бы он посчитал иначе?
— В таком случае я был бы вынужден… — Тут я сделал паузу и, закурив сигарету, продолжил: — Да, был бы вынужден переубедить его — так или иначе.
По мне, это звучало довольно правдоподобно, но проглотит ли такое Гвеши? Судя по его глубокомысленному виду, он мне поверил.
— Все эти сказки о вас, мистер Най, очевидно, вовсе не сказки. Но что до меня, то я не хотел бы оказаться один на один с Форстером в одной комнате.
— Да, это фигура, — согласился я, — впрочем, несколько расплывшаяся.
Во взгляде Гвеши смешались раздражение и восхищение. Наконец, он пожал плечами и сдался. Думаю, он подозревал меня во лжи, но ложь эта была столь ярко раскрашена, что не могла ему не импонировать. Как позже признался мне Гвеши, он и сам терпеть не мог мелочиться. Как настоящий венецианец, он предпочитал стиль смыслу, искусство — прозе жизни и более верил в форму, нежели в содержание. Он в одно и то же время верил в судьбу и в свободу воли. Жизнь он воспринимал как мелодраму эпохи Возрождения, полную неожиданных проявлений и исчезновений, нелепых совпадений, перепутанных близнецов, тайн происхождения, — и все это в сентиментальной дымке благородства и чести. И, конечно же, был в этом совершенно прав.
Гвеши заказал мне комнату в отеле «Эксельсиор», куда мы и направились, покончив с выпивкой. Из окна номера открывался вид на Большой канал. Гвеши развалился в шезлонге, полузакрыв глаза и покуривая сигарету. Свое деловое обличье он, вероятно, оставил в седле мотоцикла, и сейчас передо мной был ужасно старый и мудрый вельможа эпохи кватроченто.
