Артем Гай - Наследники
- Я не поеду с вами в город, Жан. Не могу, дела. В джунглях было не так жарко, но духота сгустилась до того, что казалось, воздух можно резать ножом, как желе. А еще бы лучше - черпать
большой ложкой и куда-нибудь выбрасывать.
- Это два дня, которых у меня нет. Мне нужно торопиться. - Оноре словно оправдывался. Овечкин молчал. - И ей от меня никакого проку. А вам нужен напарник. По такой жаре одному не проехать.
И опять Овечкин промолчал.
- Вы меня слышите, Жан?
- А куда от вас денешься?
Оноре смотрел на него, а Овечкин - невозмутимо вперед на дорогу.
- Напрасно вы так, - сказал наконец устало Оноре.
- Почему же напрасно? Неужели до вас ничего не может дойти?
- А что до меня должно дойти? Может быть, это до вас никак не дойдет, что на этом огромном материке почти везде один врач на несколько десятков тысяч человек, что люди эти темнее своей кожи и нельзя быть донкихотами, хотя бы для того, чтобы постараться помочь по-настоящему не одному, а многим.
Овечкин прибавил ходу.
- Помогать и болтать - разные вещи. Почему они темнее своей кожи в конце двадцатого? - Он быстро смахнул рукой струившийся по лицу пот. - Почему они все безграмотны? Где их врачи, их собственные, а не вы, безразличные французы?..
- Вы не имеете права, Жан...
- Имею! Вы привычно готовы были бросить умирающего человека. Вы здесь сто лет и через сто лет говорите мне, что моя машина тут единственная на тыщи километров. Да это... Ч-черт знает что!..
"Пикап" подпрыгнул, перепуганно хрястнули амортизаторы, но ничего запрыгал дальше. Овечкин крутнулся, сморщившись, словно этот прыжок причинил боль ему, заглянул в кузов. Парень склонился над женой, обтирал ей тряпицей лоб.
- Не делайте меня ответственным за многовековую политику... - устало сказал Оноре.
- А за что вы, лично вы ответственны?
- Оставьте эту демагогию, Жан, - раздраженно сказал Оноре.
- Демагогия... Так же будет и с атомной войной. Не в ответе он, видишь ли, за политику... - не мог остановиться Овечкин. - Тараканы перепуганные, после вас хоть потоп!
- Послушайте, прекратите! Или я выйду!
- Нет, это вы прекратите! И я вас не держу. Вам торопиться, кстати, некуда. Одна собака и та с вами.
- Вы, оказывается, жестокий хам. А я-то считал вас добряком...
- Заблуждались... - Машину бросало в ямы, на ухабах Овечкин остервенело играл педалями, крутил рулем и головой, заглядывая все время назад, в кузов. Он был взъерошен, мокр и необычно возбужден. - Добреньких теперь им захотелось... Да я бы всех вас передушил собственными руками за этих несчастных африканцев! За сто лет не помогли людям хоть немного на ноги встать. Все "давай", "давай"! Хапуги паршивые! Что тут после вас осталось, кроме двух бетонных домов и нескольких рабовладельческих шахт? Постеснялись бы про доброту хоть говорить! Цивилизованная нация...
- Да что вы, ей-богу! - взорвался Оноре. - А вы несете ответственность за тех, кто после семнадцатого убит или бежал, за их детей и внуков, миллионы которых и сейчас шатаются по всему свету? За всех ваших арестованных и расстрелянных - несете? Вы лично, Жан де Бреби!
Овечкин ударил по тормозам, и машина загнанно ткнулась носом в очередную яму.
- Да! Я, Иван Овечкин, несу за это полную ответственность! Хоть я и не знал... И не потерплю больше рядом бездушного, и знаю: все, что у нас не так, - из-за меня! И дети мои будут такими же, провалиться мне на этом самом месте!.. А эту чертову машину я хочу купить для них же - чтоб не чувствовали себя хуже других!.. - Он кричал по-французски, вставляя русские слова и не замечая этого. По осунувшемуся лицу текли слезы, смешиваясь с потом.
- Успокойтесь, Жан, прошу вас... - бубнил ошеломленно, успокаивая его, как ребенка, Оноре. Он тоже был мокрый и дрожал, словно в ознобе. Они сидели в тесной кабине друг перед другом, потные, со спутавшимися на лбу волосами, и Оноре горячечно бормотал: - Да, да, я понимаю тебя... Я ведь тоже хотел бы... Я был бы счастлив... Однако... Ах, Жан!.. Чистая ты моя душа...
За стеклом, отделявшим кузов от кабины, лаял Шьен и маячило горестное лицо парня.
В поселке Оноре вышел, а за руль сел Саня. Они ехали не останавливаясь, ведя машину по очереди, восемь часов. И ночью еще живую женщину передали по записке Оноре заспанной негритянке в бело-голубом халате. Здесь же у больничной ограды, в машине, они завалились спать, не сказав за последние несколько часов друг другу ни слова, - Овечкин, Саня и парень-африканец.
В обратный путь собрались, пока не взошло жестокое африканское солнце. Столица неизменно отпугивала Овечкина своими раскаленными улицами. И хотя, отправляясь в город, он обязательно надевал пластмассовые босоножки, поднимавшие его длинными шипами сантиметра на четыре над сковородой семидесятиградусного асфальта, ощущение ненадежности этих защитных мероприятий не оставляло его. А сейчас без них... Прощание сонных мужчин было коротким.
- Рюс, - сказал парень, крепко пожимая им руки. - Абдулла. Спасибо.
- Абдулла хорошо. Друг, - сказал Овечкин на диалекте и по- русски.
- Друг... - повторил парень по-русски и улыбнулся: - Абдулла Друг!
"Ну, Миклухо-Маклай!" - смеялся Саня, выжимая по пустынному шоссе все, на что способен был их "пикап". До восхода на скорости духота была вполне терпимой. Они очень устали, но им было так легко и радостно, как, наверное, никогда еще в этой чужой стране.
Асфальтированную часть пути проскочили за час. Около полудня сделали остановку и пообедали (или позавтракали) неизменным соленым сыром и кофе из термоса, которые захватил, несмотря на спешку, предусмотрительный "взводный" Саня. На привале Овечкин узнал, что уже сутки его ждет корреспондент столичной газеты: очерк о развитии района, о технической помощи русских и все такое прочее.
"Рановато для очерка", - буркнул Овечкин, сам еще не понимая, что встревожило его в Санином сообщении. Позже, осторожно въезжая в заполненную водой рытвину, он вспомнил слова Оноре: "Ждите новых людей". Слова звучали несомненно угрожающе. Оноре опасался чего-то и предостерегал. От чего? "Они могут оказаться более опасными для вас". Время от времени Овечкин возвращался к этой фразе доктора, несмотря на то что она с самого начала казалась ему невероятной чушью. Чего ему, Овечкину, опасаться каких-то людей? Кого он здесь знает, кто знает его? На всем Африканском континенте не наберется и дюжины таких. Если бы опасность угрожала всей группе, тогда можно было бы понять: мало ли колониального отребья бродило еще по неспокойному континенту - всяких наемников, вооруженных банд, купленных, обманутых, натравленных, запуганных, - но чтобы ему лично...
В "гостинице у Альбино" ребята давно их ждали, открыли несколько баночек кетовой икры и крабов. Стол был праздничный.
