Сергей Абрамов - Ведьмин столб
— Привет, мальчики, — сказал он, плюхнувшись в кресло напротив, — я всегда вхожу без стука, хотя постучать есть чем. — Он выразительно оттопырил боковой карман пиджака, в котором сверкнула синяя сталь пистолета. — Надеюсь, не помешал деловому разговору?
Стон чуть-чуть скривил губы, явно не слишком довольный этим самочинным вторжением, однако недовольства не показал. Вежливо улыбнувшись, он тотчас же представил меня:
— Берни Янг. По специальности физик. Веду переговоры по нашему делу.
— Сердце справа? — спросил клетчатый, не называя своего имени.
— Харрис считает, что он подходит по всем данным.
— Интеллигент? — не то спросил, не то констатировал клетчатый.
Я обозлился:
— Вы не ошиблись, синьор безымянный.
— Синьор, это верно. Так меня звали в Палермо, а то, что безымянный, так ты, мальчик, ошибся. Джакомо Спинелли знает весь город. — И отвернувшись от меня, как будто бы меня и не существовало вовсе, он по-хозяйски скомандовал Стону: — Значит, четвёртый. Народу хватит. Пора начинать.
— Начнём, — согласился Стон.
— Чтоб я знал день и час. Ясно? Без моих парнишек всё равно не управитесь. Сколько нужно?
— Четверых хватит. Плюс две машины. День и час сообщу, как условились.
— Ладно, — сказал клетчатый и встал так же бесшумно, как и вошёл. — А ликвидированных интеллигентов, милый, — обратился он ко мне, — у меня больше десятка по списку. И ни одного процесса. Вот так.
Он вышел, не прощаясь со Стоном, и даже не обернулся. Я не выдержал:
— Кто же руководит экспериментом, вы или этот тип?
— Я бы не стал так говорить о Джакомо Спинелли, — заметил, опустив глаза, Стон. — Он получает шесть-семь миллионов в год одних дивидендов, не считая биржевых операций. А из этой суммы не менее четырёх миллионов наличными.
— Из какого же мешка он их черпает?
— Из тайных игорных домов, игральных автоматов, бильярдных и баров. Нет ни одного заведения в Леймонте, которое не отчисляло бы львиную долю Джакомо Спинелли.
— Какое же отношение он имеет к науке?
— К какой науке? — не понял Стон.
— Я полагаю, что до сих пор шла речь о вашем научном открытии.
Стон даже не улыбнулся, он просто заржал, если так можно выразиться о человеке, мне прямо в лицо.
— Вы идиот, Берни! Действительно, Джакомо прав: трудно с интеллигентами. Ведь я вас посылаю совсем не для того, чтобы вы, четверо, подтвердили моё открытие какого-то супер- или гиперпространства. Наоборот, если вы хотите воспользоваться пятитысячным гонораром, вы должны молчать, как мертвец. Иначе вы им и станете. Джакомо Спинелли отправил на тот свет не один десяток людей. И вы сами слышали: ни одного процесса! Примете вы или не примете моего предложения, вы должны молчать даже о том, что от меня услышали. Во-первых, вас засмеют, а во-вторых, с вами может случиться несчастье: подколют где-нибудь в переулке или нечаянно собьёт въехавший на тротуар грузовик. Потому я и откровенен с вами, Берни, что не боюсь огласки.
— За что же вы платите непомерный по нынешним временам гонорар, Стон? — спросил я.
— За то, чтобы каждый из вас вынес чемодан с хрустальными осколками, на которых вы проваляетесь несколько часов в этом диковинном гиперпространстве. Очнётесь, набьёте осколками чемодан и вернётесь назад к «ведьмину столбу» на шоссе. И никакого баловства с камешками. Парнишки Спинелли вас обыщут, возьмут чемоданы и доставят вас в контору на Мейсенской улице. Там вы и получите свои пять тысяч чеком или наличными. И болтать не станете. У доктора Харриса, кроме кардиограммы, хранится и энцефалограмма — запись нервной деятельности вашего мозга. А запись эта подтвердит, что вы болтун, враль, фантазёр, человек с неустойчивой психикой. Так что, если вы и сболтнёте что-нибудь в вашем институте или в газетах, я привлеку вас к суду за клевету и процесс выиграю. И это ещё в лучшем для вас случае, интеллигент Берни Янг. Вот так, как говорит мой друг Джакомо Спинелли.
— Пять тысяч, — машинально проговорил я.
— Совершенно точно, Берни. Можете их мысленно уже заприходовать.
— А если я откажусь?
— Получите только сто за процедуры у доктора Харриса. И забудьте обо мне. Только зачем же отказываться от пяти тысяч?
— Timeo danaos et dona ferentes! — процитировал я без перевода.
— Латынь или греческий? К сожалению, не знаю, Только, по-моему, не стоит пренебрегать моим предложением. Вы подходите. Нервная система в порядке: коридор пройдёте без труда. Когда о галлюцинациях предупреждают, они не столь беспокоят. Чемодан небольшой, хотя и вместительный. А до репутации Эйнштейна вам всё равно не дотянуться. Даже газеты предварительно обратятся ко мне. А учёные? Вы же знаете наших учёных. Тут вам ни Лобачевский, ни Эйнштейн не помогут.
Я помолчал. Логика Стона обезоруживала. Если я расскажу о нашем разговоре, скажем, в «Леймонтской хронике», то вместо дискуссии в научных кругах меня в лучшем случае ожидает койка в психиатрической клинике. Ведь кроме так называемых научных традиций, верных Эвклиду и Ньютону, есть и миллионы Стона, и «парнишки» Спинелли, и грузовики, что иногда сшибают прохожих, если те неосторожно ступают на край тротуара.
Я вздохнул и сказал:
— Я согласен на ваше предложение, господин Стон.
Он чуть-чуть приподнялся над столом с чарующей улыбкой банкира, принимающего вклад выгодного клиента.
— Я был уверен в этом, Берни. Умница. Только не слишком откровенничайте с будущими коллегами. Они знают только то, что необходимо знать, чтобы вынести чемодан на шоссе.
Берни Янг
Коллеги по эксперименту
Половина восьмого.
Вечер, когда город затихает перед уикендом.
Прохожих почти нет: магазины закрыты. Автомашин на улицах вдвое меньше: они уже увезли за город владельцев собственных вилл и коттеджей. Служащие сидят в пивных и барах или играют дома с детьми. Некоторые решают кроссворды — эти уже поужинали.
Поужинал и я с двумя молчаливыми «парнишками» в пиджаках с оттопыренным левым бортом, не отходившими от меня даже на полминуты. Мне разрешили только позвонить хозяйке меблированных комнат, объяснив, что я уезжаю по делам на несколько дней, а юридическая контора «Винс и Водичка» взялась оформить в институте мой отпуск. «Парнишки» молча довели меня до машины, один сел рядом, другой за руль.
— А вы не глухонемые? — поинтересовался я.
— Мы всё слышим и видим, а когда нужно, принимаем меры, — сказал сидевший рядом. — Только разговаривать не положено. Упражняйся в одиночку.
И это было всё, что он сказал за тридцать-сорок километров пути по шоссе к белому коттеджу с черепичной крышей и двойной оградой. Между первым и вторым её рядом, преодолеть которые без специальных приспособлений было бы нелегко, нас встретил яростный лай собак, свободно носившихся по огороженному пространству, видимо, для того, чтобы никто не мог пересечь его безнаказанно. За внутренней изгородью на пустой луговине, окружавшей коттедж с симметрично расположенными рядышком бассейном и теннисным кортом, никого не было, кроме двух охранников, таких же «парнишек», как и мои в машине. Один открыл ворота, щеголяя беззубой ухмылкой, — зубы ему, должно быть, выбили ещё в ранней юности; другой продолжал кейфовать в соломенном кресле у входа, рыжий и заросший, должно быть, и не знавший, что существуют на свете такие инструменты, как бритва и ножницы.
