Родриго Гарсия-и-Робертсон - Хоровод
Пони под Анной мчался, не разбирая дороги, по оврагам и лощинам. Она с трудом удерживала в руках поводья. Вдруг лошадь захрапела и метнулась в сторону — рядом мелькнула волчья тень. Волк глухо зарычал и куснул пони за ногу у копыта. Теперь и без вопросов стало ясно, что это Джок. Со стороны можно было подумать, что огромная пастушья собака подгоняет отставшую овцу. Волк то забегал вперед, проверяя дорогу, то возвращался, не переставая хватать лошадь за ноги. Анна крепко вцепилась в густую гриву. Дикий галоп немилосердно сотрясал все тело, она с трудом сдерживала рыдания, которые душили ее при мысли об Элисон, оставшейся на холодной черной пустоши.
Джок отстал, и Анна пустила лошадь шагом. Немного погодя волк опять присоединился к ней. Из его пасти вылетали клубы пара. Между клыками бессильно свешивался розовый язык. Джок больше не пытался подгонять лошадь, видимо, они оторвались от преследователей, а, может быть, у тех появилась другая цель.
Об Элисон думать было нестерпимо больно. Ей хотелось, чтобы Джок принял человеческое обличье и рассказал, как все было. Может, он сотворил чудо и сделал девушку невидимой. Но спросить Анна не осмелилась, она страшилась услышать другой ответ.
Терзаясь, Анна спрыгнула на землю и, опустив голову, медленно пошла рядом с лошадью. Светало. Графиня брела, еле передвигая ноги от усталости. Вода длинного озера серебрилась в свете занимающегося утра.
Анна наивно полагала, что они плутали по лесу, не разбирая дороги, а оказалось, что волк все это время упорно пробирался к дому лорда Баклеха. Теперь он трусцой побежал по натоптанной тропинке, ведущей к дому.
Черные пустые глазницы окон смотрели мрачно и неприветливо, из закопченной трубы давно не вился дымок. Дверь была заперта, и никто не вышел навстречу усталым путникам.
На руках у Анны запеклась черная кровь. Она вздрогнула, вспомнив, как безжалостно Джок полоснул ножом ее лошадь. Сейчас он превратится в человека, и она спросит его об Элисон и услышит, что девушку пришлось оставить джедбургцам.
Внезапно волк предупреждающе зарычал. Анна замерла от испуга. Всадники с гоготом вынырнули из глубокого оврага, пролегавшего вдоль скалистого хребта. Дом лорда Баклеха стоял рядом с этими скалами. Оглушительно затрещали ружья, воздух заволокло дымом. Запахло порохом. Пони Анны жалобно заржал и рухнул,
как подкошенный. Графиня бросила поводья и стрелой метнулась прочь.
Чьи-то руки в перчатках схватили ее за плечи и подняли в воздух. Зажатая меж двух всадников, она не сразу сдалась, ноги все будто еще бежали. Анна видела черные дула аркебуз, нацеленные на Джока, угольно-черного волка могли поразить только серебряные пули. Ухмыляющийся бородач в железном шлеме, похожем на чайник, посадил ее перед собой.
Все исчезло во мраке. На Анну набросили мешок. Через толстую ткань она чувствовала холод железа и тяжелое дыхание всадника, везшего ее. В темноте до нее доносились резкие голоса шотландцев, довольных ее унижением.
* * *
Я привел тебя в круг,
Теперь скачи, если можешь.
Отрывок из обращения Уоллеса к шотландцам перед битвой при Фалкирке в день св. Марии Магдалины
Первая степень, вторая степень
Тюрьма, куда бросили Анну, находилась в высокой башне. В камере не было окон, только крестообразная прорезь в стене, а под ней каменный порожек. По сути, это была бойница. Щелистене пересекались на уровне плеч, и, пристроившись с арбалетом или аркебузой, можно было вести огонь. Воздух и свет почти не проникали в это мрачное место. Анна подтащила соломенный тюфяк поближе к прорези. Там, за островерхими крышами Джедбурга, лежали поля и пастбища.
Только они, да еще кусочек неба, могли порадовать графиню и утешить ее. Дома, в которых суетились незнакомые люди, кривые, извилистые улицы совсем не привлекали ее. Анна никогда не любила большие города, особенно Лондон и Йорк. Она старалась не жить там подолгу. Отвратительные запахи, грязь и духота угнетали графиню Анну. Городские жители вызывали у нее неприязнь. Они появлялись, подобострастно кланяясь, расшаркивались, а за спиной насмешничали, думая, что она ничего не замечает. Анна предпочитала общаться с простыми крестьянами, что кормили ее, ухаживали за лошадьми, пели ей песни в Рождество, а попадая в нужду, смиренно просили помощи. Анна легко могла вообразить, что происходит в домах с остроконечными крышами. Наряженные в свои красновато-коричневые камзолы, зажиточные джедбургские горожане наверняка важно восседают за дощатыми столами, едят с оловянных тарелок жирных гусей, вскормленных кукурузой. Жены, подмастерья, ученики, слуги почитают каждого из них своим господином. Алчные, завистливые, они теперь пресмыкаются перед графом Сассексом, как некогда угодничали перед ее Томом. От всего Тевиотдейла остались обгоревшие замки да сожженные деревни, и только в Джедбурге царило кажущееся спокойствие. Это внешнее благополучие было оплачено жизнями многих англичан, которых расчетливые горожане выдали графу Сассекскому, попутно предав и своих братьев-шотландцев. Сейчас они наверняка перемывают ей кости и злословят, норовя обобрать до нитки, а потом выдать английской королеве.
Анна не завидовала их жалкому покою, чопорному самодовольству, безопасности, основанной на взятках и предательствах. Она презирала их добытые чужой кровью деньги и не желала их откормленных гусей с неизменной капустой, хотя её-то скаредные горожане гусем и не потчевали: уделом Анны стали крапивные щи, в которых плавали хрящи и кусочки сала. Она забыла вкус настоящего хлеба и чистой воды. Узницу держали на скудном тюремном пайке, почти впроголодь. Если ее рацион не изменится, подумала Анна, скоро она так исхудает, что сможет ускользнуть через щели темницы. А там, как перышко, пролетит тридцать футов вниз, приземлится в давно пересохшем рву, перелезет через стену и вновь окажется на свободе, и никакого выкупа им тогда не видать.
Она коротала время, воскрешая в памяти пиры, банкеты, вспоминая, что подавали на стол. В ее воображении проплывали нежные отбивные, зажаренные в желтке и посыпанные шафраном; телятина, кролики, куропатки, угри, щуки, павлины с сыром и вишнями.
Воспоминания немного разнообразили тоскливое существование Анны, но насытить не могли. От мыслей о будущем графиню охватывала глубокая тоска. Скорее всего ей предстоит поменять шотландскую тюрьму на английскую. Ее судьба — в руках Елизаветы. Муж томится в одном из здешних узилищ, и Елизавета с герцогом Ленноксом еще не договорились о цене его жизни. Его ждут топор как предателя или веревка, как вора. Однако теперешнее положение давало, как ни удивительно, своего рода свободу. Мысли о Джоке больше не мучали совесть, нечего бояться стать неверной женой. Анна с Томом теперь на равных. Вспоминая красавца Армстронга, меняющего свое обличье, Анна не сожалела более о том, что так неосмотрительно увлеклась им. Она думала о благородном воре и улыбалась; теперь она отгорожена от мира каменными стенами и соблазн ей не грозит. Жаль, что им не суждено больше свидеться!
