Светлана Беляева - Звезда мерцает за окном
По случаю родители купили чудную старинную мебель: кабинет и столовую. Теперь у отца был большой уютный кабинет. В нем стояли: шведская конторка, удобное кресло с откидной спинкой, большой плюшевый диван, рояль и полки с книгами и журналами.
19 июля 1929 года у моих родителей появилась вторая дочь, это была я. Папа называл меня своим вторым изданием, а старшую первым.
Отец писал только по утрам. По вечерам, а иногда и днем садился за рояль. Иногда, чтобы усыпить меня, мама клала на рояль подушку со мной, отец играл что-нибудь спокойное, и я засыпала. Но недолго длилось благополучие. Отец заболел воспалением легких, и доктор посоветовал ему покинуть Ленинград. Николай Павлович Высоцкий давно переманивал отца в Киев. И вот в сентябре двадцать девятого года мы переехали в Киев, на улицу Нестеровского, 25/17. Жизнь в Киеве была намного дешевле, а главное, там был климат, подходящий для всей нашей семьи. Все было бы хорошо, но оказалось, что издательства принимают рукописи только на украинском языке, а отец украинского не знал. Отдавать в перевод не было смысла. Отец продолжал сотрудничать в издательствах Москвы и Ленинграда, но дальность расстояния до издательств отражалась на бюджете семьи. С пересылкой рукописей задерживался гонорар.
Николай Павлович знакомил моих родителей со своими друзьями и знакомыми. В первую очередь познакомил их со своей супругой Натальей Вениаминовной. Это была очень милая, женственная блондинка, с пышными, вьющимися волосами, очень живая и веселая. Рядом с Николаем Павловичем она казалась совсем маленькой. Друзьями Высоцких была семья Карчевских. Тоже очень приятные люди. Вячеслав Аполлонович - инженер, хороший семьянин. Мария Яковлевна - певица оперного театра. Был у них сын - больной шестилетний ребенок. С этой семьей отец впоследствии переписывался много лет, а после смерти отца переписывалась моя мама. Была еще одна супружеская пара - композитор Федор Надененко с женой, тоже певицей. И четвертая, совсем молодая пара. О них говорили, что он создал себе имя руками, а она - ногами. Муж был пианистом, а жена балериной.
Одна из знакомых Николая Павловича очень хотела знать от самого писателя о дальнейшей судьбе Ихтиандра, героя романа "Человек-амфибия". И отец специально для нее придумал такой конец: Ихтиандр добрался до старого друга профессора Сольватора. Там Ихтиандр встретил такую же, как он, девушку, и они поженились, и у них родились дети-амфибии.
В начале 1930 года отец поехал в Москву устраивать свои литературные дела. Он остановился в Теплом переулке у своей тетушки Ольги Ивановны Ивановой. В марте заболела моя старшая сестра менингитом. 15 марта ей исполнилось шесть лет, а 19 марта она умерла. Отец приезжал на похороны, после чего вновь возвратился в Москву. В мае он заболел сам. У него опять началось обострение спондилита. И опять его на месяцы уложили в гипсовую кроватку. Отняв меня от груди, мама срочно выехала в Москву. Прихватив пишущую машинку, она с тяжелым сердцем покинула дом.
Маме приходилось не только ухаживать за больным мужем, но и работать. Отец жил в крохотной комнатке, там же поселилась и мама.
После войны, возвращаясь из эвакуации, мы побывали в Теплом переулке, и я со смешанным чувством любопытства и грусти ходила по квартире, рассматривая маленькие комнатки и пытаясь представить себе родителей, ютившихся в одной из них. Здесь тяжелобольной отец продолжал работать. Мама стучала на своем "Ремингтоне", ходила в редакцию и ухаживала за отцом. Для мамы это время было особенно тяжелым: только похоронив старшую дочь и оставив младшую на попечении родителей, она оказалась рядом с тяжелобольным, недвижимым мужем. Я же, несвоевременно отнятая от груди, заболела тяжелой формой рахита.
По субботам мама провожала тетушку в церковь, и пока шла служба, бродила одна по тихим безлюдным улицам. Иногда она уходила из дому по вечерам в любую погоду, оставаясь наедине со своим горем.
Так прошли три долгих томительных месяца, пока у отца не прошло обострение и он не смог вставать, после чего мама смогла вернуться домой. Вернувшись в Киев в сентябре 1931 года, отец объявил: "Мы возвращаемся в Ленинград".
В связи с языковыми трудностями отец переиначил поговорку "Язык до Киева доведет" в "Язык из Киева выведет". В Киеве мы прожили ровно два года. В эти годы отец сотрудничал в издательствах Москвы и Ленинграда в журнале "Вокруг света", "Знание - сила", "Ленинские искры" и в "Уральском следопыте". Написал рассказ "Подводные земледельцы", "Земля горит" и другие рассказы.
Возвращение в Ленинград.
На этот раз мы обменяли свою чудную киевскую площадь на две комнаты в Ленинграде, в поселке Щемиловка за Невской заставой, недалеко от пивоваренного завода "Вена" и фарфорового завода. Здесь мы прожили всего четыре месяца. Перемена климата повлияла на мое здоровье, и я стала болеть. Выяснилось еще, что у одного из соседей больные легкие. Мои родители поспешили выехать и обменяли одну из наших комнат на две комнаты в Детском Селе. Во второй комнате остался жить мой дедушка. В Детском Селе мы поселились на улице Жуковского, недалеко от вокзала, в деревянном доме на втором этаже. В квартире, кроме нас, жило еще семь семей. И все ж таки здесь было лучше. Чудный воздух, много зелени, бульвары, озера, парки.
В 30-х годах отец заключил трудовой договор и уехал под Мурманск, в Апатиты, в качестве плановика-экономиста. Он немного проработал там, а когда вернулся, вновь занялся литературой. Сотрудничал в пушкинской газете, писал рассказы и очерки, одновременно издавался в Ленинграде.
Отец редко ездил в город. Чаще по его делам в редакции и Союз писателей ездила мама. Он берег время для работы. В Пушкине он написал пьесу в стихах "Алхимики, или Камень мудрецов". Желая узнать мнение о пьесе, отец дал почитать ее переводчице Анне Васильевне Ганзен. Ганзен одобрила пьесу. Тогда отец предложил ее ТЮЗу, но ее не приняли, сказав, что их артисты не умеют читать стихи.
Написав роман "Прыжок в ничто", отец долго не мог придумать названия. Обычно он делал это после окончания работы. Но на этот раз он отнес рукопись без названия. Редактор предложил тому, кто придумает лучшее название, выдать премию. В конце концов придумал все ж таки сам автор, но премии не получил.
В 1935 году отец получил через Союз писателей ордер на две комнаты на Петроградской стороне на углу проспекта Либкнехта и Матвеевской в доме 51/2, в бывшей квартире писателя Житкова. Отец занял комнату поменьше, а мы, три женщины: бабушка, мама и я - большую.
Я очень грустила по Детскому Селу. Вспоминала рощу, через которую мы ходили на вокзал, крики ворон и дальние прогулки.
Пока мы жили на Петроградской стороне с 1935 по 1939 год, отец почти не вставал с кровати, так как у него вновь обострилась старая болезнь и его уложили в гипсовую кроватку. Гипс ему делали дома. Для этого приехали врач и медсестра. Стоять без корсета, который он носил постоянно, отец не мог. Поэтому его подвязали под мышки бинтами и подвесили между дверей на крюки. Намочив пропитанные гипсом бинты, врач стал его бинтовать. Как раз в этот момент я появилась на пороге и застыла от ужаса. Эта процедура произвела на меня такое угнетающее впечатление, что я со страхом бросилась назад, в нашу комнату. Мне тогда шел седьмой год, я была очень впечатлительна и долго не могла успокоиться. Впрочем, еще и сейчас эти воспоминания вызывают у меня угнетающее чувство. К счастью, сам отец относился к своей болезни не так мрачно. В те годы у нас особенно часто бывали врачи. Но, закованный в гипс от бедер и до самой шеи, отец оставался оптимистом. Шутил и рассказывал мне смешные истории. Впрочем, он занимался не только этим, он еще и писал, и содержал на это всю семью. Лишь только боли стихали, отец сразу же принимался за работу.
