Дмитрий Колосов - Крысиный Волк
— Статья четырнадцатая, — подсказал я.
— Совершенно верно.
— А вы не предусмотрели такой вариант — я получаю амнистию, после чего посылаю подальше и вас, и вашу игру?
— В таком случае согласно пункту пять-два твоя амнистия будет объявлена недействительной и аннулирована. Ты невнимательно ознакомился с документом, Бонуэр!
Я не стал сообщать представителю Корпорации, что с его бумажкой я ознакомился как раз самым тщательным образом, и вопрос свой задал на всякий случай, быть может, из неосознанного желания подловить этого торговца человеческим мясом.
— Понятно. Следующее, что меня интересует, — в чем именно будет выражаться моя свобода?
— Это означает, что ты будешь жить вне тюремных стен и даже без внешнего наблюдения. Но есть некоторые ограничения, а именно — выбор места жительства. Победителю будет предложена одна из восьми планет, с перечнем которых игроки ознакомятся позднее.
— Небось, занюханные шарики с периферии?
— Прекрасные планеты с отличным климатом! — возразил представитель Корпорации. — Естественно, все они находятся на начальной стадии колонизации.
Мне захотелось покапризничать.
— Понятно! Сборище неудачников и форты, натыканные на каждом шагу!
На лице Версуса появилась снисходительная ухмылка.
— А ты на что рассчитывал?! На Соммету или Белонну? При желании там можно устроиться не хуже, чем на любой из освоенных планет. Кроме того, учти, что по желанию победителя на его новое место жительства будет доставлено любое имущество. На сто тысяч кредитов, какие получит победитель, можно построить роскошный дом, да что там дом — дворец!
Я помолчал. Сумма, что и говорить, была весьма впечатляющей. Чтобы скопить такую уйму денег в прежние годы, я должен был не есть, не пить лет эдак двадцать.
— А как насчет гарантий?
— Что ты имеешь в виду?
— Любезный Версус… — Я нагнулся над столом, приблизив лицо к самой перегородке. Представитель Корпорации слегка побледнел и начал поспешно отодвигаться. Он был в курсе моих талантов. — Любезный Версус, — повторил я, где гарантии, что ты и твоя Корпорация исполните свои обещания, а не прихлопнете меня при первой удобной возможности?
Толстяк побагровел, чем немало удивил меня. Вот уж чего никак не ожидал, так того, что подобные типы способны обижаться.
— Мое честное слово для тебя ничего не значит?
— Ровным счетом ничего.
Версус посмотрел на меня и неожиданно усмехнулся.
— Завтра каждый из этих договоров, — он указал глазами на бумагу, которую я по-прежнему держал в руках, — будет заверен Высшим Конституционным Советом. Полагаю, это вполне достаточная гарантия?
Я кивнул. Гарантия Конституционного Совета была единственным в этом мире, чему я готов был верить.
— Здесь еще есть пункт об изменении содержания. Что он означает?
— Как свободный человек ты будешь переведен из камеры в специальный бокс, где пробудешь весь двухнедельный период подготовки в игре. Там будет отличное питание, услуги врачей, ты получишь возможность восстановить силы в тренировочном зале.
— Хочешь устроить ристалище со здоровыми мужичками? — весьма злобно поинтересовался я.
— Зрелищность прежде всего! — не без назидательности ответил Версус. — Ну а кроме того, к тебе будут относиться как к свободному человеку.
— Что это означает? С камеры снимут замки, а хранители будут целовать меня в зад?
Толстяк растекся в улыбке столь широченной, какую мне даже больно было представить.
— Нет, замки останутся, так же как и хранители. Но никто не сможет ударить или оскорбить тебя, если ты сам не нарушишь инструкцию поведения игроков. Хранителям будет предписано обращаться с тобой подчеркнуто вежливо.
Я призадумался. Все это было заманчиво: и свобода, и еда, и предупредительные хранители. Правда, последнее вообразить было нелегко — куда труднее, чем даже свободу.
— М-да! — промычал я. — Заманчиво! Но я не знаю правил. Тебе не кажется, что несправедливо?
— А ты, друг мой, не вправе претендовать на справедливость! — неожиданно резко обрубил он.
Очевидно, беседа со мной затянулась, и он начал выказывать признаки нетерпения.
— Узнал все, что хотел, Бонуэр?
— Пожалуй — да.
— Тогда подумай над моим предложена, есть время до завтра. А завтра мы встретимся, и ты дашь мне ответ.
— Что ж, пусть будет так.
На этой оптимистической ноте наша беседа завершилась. Я оставил любезнейшего, улыбчивого господина Версуса и был водворен в свой каземат.
Мне было над чем подумать.
Глава 4
Прошел день, пришла ночь. Я так и не сумел заснуть. Я даже не осознал, сколь долго была та ночь. В тюрьме вообще теряешь чувство времени. Обозначенное для нормальных людей месяцами и годами, разграфленными черно-белой круговертью сменяющихся дней и ночей, и плавно переливающее свое естество из сегодня в завтра, время для заключенного, помещенного в каменный мешок, превращается в отсчет мисок с безвкусной баландой. Длинная, бесконечно длинная миска, похожая как две капли на предыдущую. Лишь единожды в неделю остается ощущение некоего разнообразия, а если без пафоса, это вкус дополнительного блюда, которое единственно могло считаться олицетворением времени. И вновь нескончаемая серость, претендующая на звание вечности, но являющаяся безвременьем. Время исчезало. Оно не замедляло и не ускоряло свой бег, уступая место неестественному измерению, которому не было места в нормальном мире. Измерение, выражающее ничто — бесцветное, безвкусное и почти безобидное. Совершенно безобидное, если не задумываться над тем, что где-то рядом, слева ли, справа, разлитое в воздухе или серости стен, незримо скользит время, подобно медленной, но настойчивой реке, лениво струящейся мимо. Река, пробегающая у ног, совершенно не затрагивающая тебя и необратимая; и твое время, обозначающее жизнь, твой крохотный ручеек-миг, что никак не может влиться в эту реку. Он напрягает все силы, упорствует, но никак не может пробить стену безвременья, отделяющего его от общего русла времени. Он растворяется в этом безвременье, порождая ощущение напрасно прожитого. Странное ощущение, если над ним задуматься.
И еще — ощущение безвозвратности. Почему-то в моем представлении оно связано именно с рекой. Быть может, потому что река есть наглядное движение. Размеренное дыхание моря, даже если оно хрипит бурей, отдает постоянством. Бег лани слишком легок и быстролетен. В нем много от ветерка, но ничего от ветра. В нем нет ничего от стихии и необузданности, присущей убегающей вдаль воде, нет категорийности. А чтоб осознать время, необходимо мыслить именно категориями. И потому мы говорим о реке, чьи воды плавно скользят за отлогие косогоры, и никогда не повернут вспять, и никогда не вернутся. Нет, конечно же они вернутся, но для этого должен пройти Великий Год — отрезок Вечности, масштаб которого не сумел точно обозначить никто. Но и многократно, вечно повторяющийся Великий Год по своему безвозвратен. Пусть даже он лишь матрица от свершенного и несвершившегося. Все равно будущее и прошлое с корнем выдирают его из черного ряда вечного и нарекают настоящим.
