Дэвид Бартелл - Проверочный сигнал
— Ну, и что она предпринимает?
— А она ничего сделать не может. Чтобы убить себя, ей не хватает смелости, вот так и мучается до конца жизни.
— Действительно, ужасно, — согласился я. И это была чистая правда, хотя на самом деле я думал о том, что Тина сама довольно-таки ужасна. Впрочем, неудивительно — учитывая то, как с ней всю жизнь обращались.
— Правда? Ты действительно считаешь, что страшно? — Тина опять улыбнулась. — Спасибо! Только никому не говори. Ты единственный, кому я рассказала одну из своих историй.
На сей раз на ее лице сияла настоящая улыбка. Это было приятное чувство — прорваться сквозь маску, да и момент для этого выдался самый подходящий. Я даже простил Тине, что в данных обстоятельствах эта история выглядела, пожалуй, несколько неуместной.
— Ладно, не скажу, — пообещал я. — Только при чем тут я?
— Да ни при чем. Просто твои руки подали мне идею, вот и все.
Ну, я почти простил ее.
Тут вернулась сестра и выпроводила посетительницу. Меня повезли в операционную, где я собирался считать про себя до бесконечности, а сам отключился, как только перед каталкой с грохотом распахнулась дверь.
* * *
Мне снились навязчивые сны. Как будто мои родители были сросшимися близнецами, соединенными «брачными узами» в буквальном смысле. Потом родился я, но не нормальным способом, а вырос из них, словно еще один паразитический близнец. Даже вырастая, я по-прежнему был к ним прикован. Так мы и жили, слепленные втроем в большой гротескный ком. Когда отец с матерью умерли, они никуда не делись, так и остались висеть на месте, высохшие и сморщенные. Повсюду, куда бы я ни направился, мне приходилось таскать их за собой. И они, словно фантомные конечности, болели и чесались.
Я помню, что несколько раз просыпался и засыпал, глядя в потолок послеоперационной палаты. Так я лежал, не смея пошевелиться, и злился на себя за то, что боюсь взглянуть на свою грудную клетку Проснувшись ночью, я долго-долго лежал, набираясь храбрости. Я попробовал пошевелить своими нормальными руками и обнаружил, что могу вытащить их из-под одеяла. Выглядели они совершенно обычно, и я крутил ими снова и снова. Потом я крепко прижал их к туловищу, боясь подпустить их слишком близко к другой паре рук. Не хотелось чувствовать, там они или уже исчезли. «Утром», — сказал я себе
В эту ночь я с ужасом обнаружил, что эти паразитические ручонки все еще на месте. Они начали сами собой шевелиться. Сорвали с себя бинты и сбросили одеяло. Я хотел сесть, но они ударом повалили меня на кровать. Потом они начали меня душить. Я не мог вздохнуть, и даже мои нормальные руки не могли оторвать от шеи эти жалкие культяпки…
Как страшно, когда снятся кошмары, и никого нет рядом.
Тина так ни разу и не пришла меня навестить, что было довольно странно. Я тоже ей не звонил. Черт возьми, я лежал в больнице и не обязан был звонить кому-то в поисках сочувствия. Я провел там почти две недели, которые показались мне вечностью, особенно когда каждый день приходилось на завтрак есть такую гадость, как медовые кукурузные хлопья, а на ужин — черствые гамбургеры с соевым мясом. И весь день напролет тянулся мучительный телемарафон английской мыльной оперы.
Наконец врачи сняли повязки и показали мне мое новое туловище. Во всяком случае, паразитические ручки исчезли, это точно. Зашивая разрезы, хирурги постарались на славу, и когда заживут рубцы, ничего и заметно не будет. Так странно было трогать шрамы в том месте, где раньше росли мои скрюченные ручонки. Ощущение я испытывал двойственное, ведь они были привычной частью меня самого. Прикосновения к швам причиняли боль, словно меня не вылечили, а, наоборот, ранили. Зато теперь грудная клетка у меня стала ровной, как у всех нормальных людей, и от этого я ощущал себя так, как никогда раньше… Человеком.
Я испытывал эйфорию, все мои страхи улетучились, и я пытался представить, что сказали бы мои родители, если бы могли меня видеть. Мне нравилось думать, что им было бы приятно видеть сына нормальным человеком, даже если это означает, что мне никогда уже не оправдать их надежд и не стать суперхирургом.
Прошло почти три недели, прежде чем я смог вернуться на работу. Я перегулял отпущенный мне отпуск и теперь задолжал компании несколько рабочих дней. Если я перевыполню свой план, то смогу отработать это время. Было приятно вновь очутиться в офисе — наверное, Тина чувствовала себя так же, когда избавилась от своего нароста. Я даже казался себе выше ростом. Пройдя мимо ячейки Кейтлин, я сразу, как ни в чем не бывало, уселся за свой стол. Мне не хотелось хвастаться, хотелось, чтобы люди сами заметили произошедшую во мне перемену. Я сел и занялся какими-то делами. Где-то в середине утра грудная клетка начала болеть. Такой боли не возникало вот уже несколько дней.
От Тины писем не поступало. В обеденный перерыв я поднялся наверх, чтобы хотя бы пройти мимо ее кабинета. Ее там не оказалось. Я не хотел спрашивать о ней, но когда наткнулся на еще одного сослуживца, которого повысили и перевели на этот этаж, все-таки осведомился. Оказалось, Тина взяла небольшой отпуск, но на работу потом так и не вышла.
Это было настолько серьезно, что я убедил коллег позвонить копам. В ее квартире полиция никого не нашла. Все указывало на внезапный отъезд. Ее машина исчезла, а со счета в банке недавно сняли крупную сумму, что тоже походило на приготовления к путешествию.
Я почувствовал себя брошенным — и это как раз тогда, когда у нас все так хорошо могло сложиться. Грудную клетку ломило все чаще, и по мере того, как заживали два широких шрама пониже ключицы, под ними что-то набухало.
Мне все время снились кошмары о том, как призраки отрезанных конечностей пытаются меня удавить. Я просыпался, а грудь болела все сильнее. Пару раз я звонил в больницу, но доктор сказал, что на стадии заживления боль — это нормально, а сны рано или поздно пройдут. Еще он сказал, что зуд в ампутированных конечностях — тоже нормально, однако ничего подобного я не испытывал.
Прошла еще неделя, и я уже начал по-настоящему тревожиться за Тину. Вот тогда-то от нее и пришло письмо.
* * *
Джимми — надеюсь, ты в норме. Прости, что уехала, пока ты в больнице, но мне надо было куда-нибудь свалить. Я тебе сделала одну очень плохую вещь и теперь жалею. Это я виновата, но больше всего наша контора. Ты можешь у них отсудить триллион долларов. Я серьезно, ты можешь разорить этих подонков за каннибаллонизм. Они все знали, и Одно Дерево тоже был на верной реке. Проверочный сигнал был: стану я или нет, и мне стыдно, что я это сделала. ~Т.
* * *
Письмо отправили без обратного адреса и подписи, но послать его могла только Тина. Вот так: и руки мои пропали, и она. Проклятье! Что ж такое происходит? Как бы то ни было, я должен что-то предпринять. Нанять адвоката — неплохая мысль, но сперва нужно посоветоваться с человеком, которому я доверял.
