Алексей Калугин - Сережик
Сережик непонимающе посмотрел на меня.
— Собака это, Сережик, — сказал я. — Просто порода такая.
— Собака? — удивленно поднял брови Сережик.
— Точно, собака, — все еще продолжая смеяться, кивнул Тронин.
И Сережик, которого не трогали самые злые деревенские псы, безбоязненно протянул руку, чтобы погладить тупого бультерьера. Не издав ни единого предупреждающего звука, пес молниеносно вцепился в запястье протянутой к нему руки. Только челюсти клацнули. Сережик, вскрикнув скорее от неожиданности, чем от боли, которую он, наверное, еще даже не успел почувствовать, упал на спину и попытался вырвать руку. Пес, уперевшись всеми четырьмя широко расставленными лапами в землю, остервенело дергал головой из стороны в сторону. Казалось, что он, как удав, собирался проглотить всю свою добычу целиком.
— Вот дурак! — злобно воскликнул Тронин и схватил собаку за ошейник.
Он дергал за него с такой силой, что пес, оторвавшись от земли, зависал в воздухе. Но даже в таком положении он не разжимал своих страшных челюстей.
Привлеченные шумом, поднялись со скамейки курившие в теньке мужики.
— Ты что, гад, людей собаками травишь? — мрачно спросил один из них у Тронина.
Другой в это время деловито вытаскивал из изгороди кол.
— Что — я? Что — я? — оправдывался Тронин, не переставая дергать пса за ошейник. — Он сам к собаке полез!
— А почему она у тебя без намордника? — с серьезным видом спросил мужик.
— Что-то не видел я у вас здесь собак с намордниками! — огрызнулся Тронин.
— Так наши собаки на людей не бросаются.
— Так он же сам!
— Ща я ему покажу! — Второй мужик выдрал наконец-то кол. — Уберешь своего кобеля или нет?!
— Да как я его оттащу?! — в отчаянии закричал Тронин.
— Ну ща я его успокою!
Мужик вскинул кол над головой.
Пронзительно взвизгнула раскрашенная жена Тронина.
— Погоди-ка, — остановил мужика с колом его приятель.
Он сломал с куста длинный гибкий прут, протянув через кулак, очистил его от листьев и, примерившись, хлестнул Наутилуса по глазам. Пес, завизжав, разжал челюсти и откатился в сторону от лежавшего на земле Сережика.
Тронин, выдернув из кармана поводок, защелкнул карабин на ошейнике бультерьера, схватил за руку жену и, обведя всех собравшихся быстрым злобным взглядом, зашагал прочь, увлекая за собой все семейство.
Возле Сережика уже, причитая, суетилась выбежавшая из магазина Алевтина, обматывала раненую руку платком.
— Как ты, Сережик? — спросил я.
— Нормально, — ответил он.
Голос и лицо Сережика были абсолютно спокойными.
Повернув голову, он посмотрел вслед уходящему семейству Трониных.
— Плохая собака, — сказал он.
— Точно, Сережик, — поддержал его мужик, вставляя кол на прежнее место в изгородь.
Сережик поднялся на ноги, аккуратно, как ребенок, прижал к груди перевязанную руку и, сунув за щеку протянутую Алевтиной карамель, пошел к дому.
Чуть позже я нашел Сережика в сараюшке на берегу реки. Он неподвижно сидел на полу, спиной к двери.
— Как рука, Сережик? — поинтересовался я.
— Нормально, — не оборачиваясь, ответил он.
— Болит?
— Нет.
— Давай я посмотрю, — предложил я. И для убедительности добавил: — Я в армии фельдшером был.
— Да не на что там смотреть. — Сережик наконец-то обернулся на меня. — Плохая собака, — сказал он тем же ровным, бесцветным голосом, что и возле магазина. — Не нужна она в деревне.
— Ну, я думаю, теперь-то ее уже не выпустят из дома, — постарался успокоить его я.
Сережик, оттолкнувшись рукой от пола, пододвинулся поближе к деревне глиняных человечков. Рука его медленно потянулась к тому ее краю, где на полу был нарисован дом, в котором поселилось семейство Трониных. Он взял в руку фигурку, изображающую Наутилуса, поставил на ладонь и показал ее мне.
Я не знал, что сказать.
— Плохая собака, — снова произнес Сережик.
Я только молча кивнул.
Быстрым кистевым движением Сережик разорвал фигурку собаки надвое.
Впервые я увидел, что он не вмазал ненужные куски глины в общий ком, а просто отбросил их в сторону.
* * *Новость сообщила на следующий день за обедом баба Катя:
— Слыхали, собака-то, которая Сережика покусала, под косилку попала. Прямо пополам ее перерезало.
— Что она на поле-то делала? — глупо спросил я, ошеломленный столь неожиданным сообщением.
— Да кто ж ее знает, — пожала плечами баба Катя. — Только хозяин злится, говорит, что наши мужики собаку нарочно убили.
— Да кому нужна его собака! — возмущенно воскликнул я.
— Сам виноват, — спокойно произнес Сережик. — Его же предупреждали, чтобы держал собаку на привязи.
Прекратив есть, он пристально посмотрел сначала на бабу Катю, потом перевел взгляд на меня.
— Ведь правда же, он сам виноват?
Я неопределенно пожал плечами и уткнулся в тарелку со щами.
После обеда я устроился на своем излюбленном месте на ступеньке крыльца и положил на колено раскрытую тетрадь.
Жара стояла невыносимая, и, может быть, именно поэтому перегретый мозг отказывался выдавать какие-либо осмысленные, связные фразы. Прищурив глаза, я посмотрел на раскаленное небо и, на мгновение ослепленный его голубизной, вспомнил глаза Сережика в тот момент, когда он произнес: «Он же сам виноват?» Только сейчас я понял, что он имел в виду, что хотел услышать в ответ. Вчера я был свидетелем того, как Сережик уничтожил глиняную фигурку Наутилуса, а сегодня несчастный уродец погиб. И Сережик, считающий игрушечную деревню такой же абсолютной реальностью, как и настоящую, чувствовал в этом свою вину.
Я отправился к реке, надеясь застать Сережика в сараюшке, но его там не было. Взглядом я нашел на полу квадрат, обозначавший дом, в котором жили Тронины. Все фигурки, за исключением уничтоженной вчера, были на месте. Я почувствовал странное облегчение, как будто пришел сюда не затем, чтобы найти Сережика, а чтобы убедиться в том, что ни с кем из обитателей глиняной деревни больше ничего не случилось.
Раскаленный до белого цвета диск солнца, миновав зенит, начал уже медленно клониться к верхушкам деревьев, но жара и не думала спадать, как будто все, чего коснулись лучи безжалостного светила, начинало само излучать в пространство одуряющий зной.
Я понял, что сегодня не смогу выдавить из себя ни строчки. Это стало абсолютно ясно, стоило мне только, покинув сараюшку, окунуться в зеленый кисель распаренной листвы. Я решил не возвращаться домой, а пройтись вдоль реки, забравшись поглубже в тень ивняка, где присутствовала хоть какая-то иллюзия прохлады. По дороге я пару раз, не раздеваясь, забирался в воду, но и это не принесло облегчения, поскольку вода напоминала парное молоко, а намокшая одежда мгновенно высыхала, едва соприкоснувшись с сухим, прожаренным воздухом.
