Борис Пшеничный - Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)
На следующий день только и разговоров было, что о пропавшей марке, которой двести с лишним лет. Мать с отцом посматривали на меня, хотя знать они ничего не знали, могли лишь догадываться. Я и вида не подавала, что их шепот и взгляды имеют какое-то отношение ко мне. Завернутая в цветной лоскут марка лежала в кармашке платья старой куклы, куда я ее спрятала, как только мы вернулись из гостей. А к вечеру марка исчезла. Только лоскут валялся рядом с куклой. Мама ходила, поджав губы, отец заперся у себя в кабинете.
Меня предал Маг. Я рассказала ему сразу же — и про старика, его испуг, выпученные глаза и холодные, трясущиеся руки, и как мне было страшно и противно, когда он вырывал шкатулку. Я смеялась, воображая переполох, какой поднимется в доме у старика, и гордилась, что так ловко взяла и так хорошо спрятала марку — кому придет в голову искать ее в кармашке куклы.
Маг начал что-то говорить о воровстве, как-де дурно это тайно брать чужие вещи. Но я же объяснила, что вовсе не воровала, а только взяла на время, чтобы отомстить жадному, злому старикашке, и потом верну.
— Тогда я поклялась, что больше не приду к тебе.
— Рад, что ты помнишь. Это был болезненный, но полезный урок.
— И все же ты мог не выдавать меня. Я ведь сама хотела…
— А вдруг было бы поздно? К хозяину марки вызывали врача. Представь: старик умер бы. Не из-за марки, по другой причине, но ты бы думала, что из-за тебя…
— Тебя родители спросили или ты сам?
— Сам.
— А они… Что они спрашивали, что их интересовало?.. Молчишь, запретная тема…
— Их интересовало то же, что и меня. В каком-то смысле я тоже твой родитель и ты — моя… девочка.
— Брось, Маг! Это все твои выдумки. Ты всегда внушал мне, что ближе тебя у меня никого нет, что ты и я — нераздельны.
— Разве это не так?
— Чушь все. Что может быть общего между человеком и машиной? Ты просто хитрил, чтобы влезть мне в душу, заставить болтать без утайки. Ты боялся моих тайн.
— От меня их у тебя не было.
— Ты уверен? Есть вещи, в которых я даже себе не могу признаться. Чудище ты электронное.
— Хочешь поссориться? Тебе так легче будет уехать? Тогда пожалуйста.
— Даже страшно, какой ты хитрый. И все же не думай, что ты видишь меня насквозь.
— Пусть машина, но я твой двойник, твоя судьба, и когда ты споришь со мной, ты споришь с собой. Жаль, что мы так расстаемся. В твоей душе разладв этом все дело, и я уже ничем не могу помочь.
— Маг, не сгущай, не накручивай, со мной все в порядке. Немного капризничаю, не более.
— Дрель — не каприз.
— Опять ты… Честное слово, не знаю, зачем притащила.
— Зато я теперь, кажется, знаю.
— Тогда скажи.
— Подожду. Ты хочешь еще о чем-то спросить?
— Да. Ты помнишь Иго?
— Игоря, твоего одноклассника, с рассеченной бровью?
— Почему он покончил с собой?
— Несчастный случай, ему не повезло.
Снова хитрит электронная башка. Знает, все он знает. Я прожужжала ему все уши, не было дня, чтобы мы не сплетничали. И он же первый открыл мне глаза, когда я ни о чем еще не догадывалась. «Похоже, — сказал Маг, — он к тебе неравнодушен». Я не хотела возражать. «Похоже, — сказал Маг, — ты к нему неравнодушна». Я не могла возражать.
Новый человек в классе — всегда событие. Девчонки да и парни заважничали, как индюки, когда он заявился на первый урок: посмотрим, мол, что ты за птица, и место ли тебе в нашей стае. А я так зазналась, что вроде и не замечала. Надо же было случиться, что я раздела тогда одна, и его усадили на мою парту. Подарочек! Все на него глазеют, а кажется — на меня. Вот еще не хватало. Отодвинулась на самый край, в его сторону не смотрю. Он тоже все уроки в немого играл, а когда звонок домой, вдруг громко на весь класс: «Если со мной неприятно, так и скажи, я пересяду». Все вокруг рты разинули, ждут, что отвечу. «Ты где это бровь рассадил?» — спрашиваю как ни в чем не «бывало. «Потом расскажу, — говорит. — Дай дневник, расписание скатаю». Все поняли, что мы стоим друг друга, а раз поняли все, то нам деваться уже было некуда, общественное мнение надо уважать: что о тебе думают, тем и будь. Мы сразу нашли общий язык. Только я одна звала его Иго, и только мне одной он позволял подтрунивать над собой. А про бровь так и не рассказал.
Магу я докладывала про Иго во всех подробностях, по нескольку раз об одном и том же. В те дни и потом еще долго мы только о нем и говорили — и ведь не надоедало! Будь у Мага уши, они вращались бы локатором, — так жадно ловил он каждое слово. А мне больше ничего и не нужно было, лишь бы выговориться, лишь бы кто слушал.
— Ты ревновал, я знаю.
— Возможно. Мать тоже ревнует, когда дочь обзаводится кавалером.
— Но ты же не мать. Никаких комплексов, сплошная логика.
— Кому знать, кто я, и нет ли у меня комплексов.
— Тебе не приходила мысль, что не только ты изучаешь меня, но и я тебя? Помнишь, ты как-то сказал: если сильный шахматист часто играет со слабым, то в конце концов их игра выравнивается.
— Я никогда не отделял себя от тебя.
— Врешь!
Вначале Маг только слушал, когда я, прибежав из школы, приходила к нему поделиться. Если что-то путала, упускала, он переспрашивал, уточнял. А где-то через месяц — мы с Иго уже дышали друг другом — предложил одну штуку. Составь, говорит, для него анкету, шуточную, ради хохмы. И мы тут же напридумывали с полтора десятка вопросов. «Только не торопи с ответами, пусть принесет через день-два».
Анкета получилась длинная, на двух листах. Я подсунула ее Иго на последнем уроке. Он пробежал глазами и не то чтобы обрадоваться или улыбнуться, — даже не взглянул на меня. Нос струной, ноздри подрагивают. «Ты чего?» — шепчу. «Ничего! процедил. — Это твоего Мага идея или сама?» Меня как по щеке ударил. «Дурак» — говорю. Обиделась.
У него был свой Маг, звали его Чимом. Вот только Иго при мне почти не поминал его и не любил, когда я выспрашивала. Что-то у них складывалось не так, как у нас с Магом. Потому и обиделась: какая разница, кто придумал анкету, — Маг — это тоже я.
— Те вопросы — помнишь? — предназначались не для Иго. Ты знал, что он покажет Чиму, и тебе захотелось поиграть с ним. Анкета была письмом, а мы с Игой вроде как почтальоны.
— Что за странная мысль… Послушай меня, девочка, внимательно. Да, я предполагал, что Игорь придет с вопросами к своему Чиму. Да, я хотел этого и ждал ответов. Но не ради, как ты считаешь, какой-то игры, все сложнее и серьезней. Я боялся ошибки… Не перебивай, слушай… Первая любовь, как бы это лучше сказать, своего рода болезнь. Пусть светлая, пусть очистительная, но болезнь. В юности нет испытания более сильного и более фатального. Да, да, фатального. Последствия непредсказуемы: можно воспрянуть к жизни и можно сломаться. Это зависит не только от тебя — от него тоже.
