Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)
«Что-то братья-армяне раскричались, – сказал Сергей, вернувшись однажды с партсобрания (он состоял на партучете в обществе «Знание», где числился внештатным лектором). – В Степанакерте митингуют, – сказал он, – требуют передачи Нагорного Карабаха Армении». Я и раньше не раз слышала о недовольстве армянского населения Карабаха. «Так, может, надо удовлетворить их требование?» – «Да ты что? – уставился на меня Сергей поверх очков. – Как можно? Это же азербайджанская территория. Если начать перекраивать территории, это знаешь, что может повлечь…» – «Наверное, ты прав», – сказала я.
Меня в ту пору больше всего волновала сыпь на Олежкином тельце. Я созвонилась с Володей, сыном Котика Авакова и Эльмиры – он был хорошим врачом, – и привезла Олежку к нему в больницу. Он осмотрел, выписал мазь, похвалил Олежкино развитие, а потом вдруг спросил: «А что ваши дети, тетя Юля, не думают уезжать из Баку?» Я уставилась на его смуглое, как у Котика, удлиненное лицо с черными усиками. «Да ты что, Вовик? Зачем им уезжать?» – «Ну да, им можно и остаться», – непонятно сказал он и поспешил проститься.
«Раскричались братья-армяне»… Если б только митинговые страсти! Но в феврале 88-го пролилась кровь: произошла стычка армян и азербайджанцев в карабахском поселке Аскеран, в драке были убиты два азербайджанца. А 28 февраля – Сумгаит…
Я ушам не поверила, когда услыхала страшную весть о погроме. Глазам не хотела верить, когда прочла в газетах. Убийства, резня, изнасилования… Как в пятом году… и в восемнадцатом… И это – на семьдесят первом году советской власти…
Это было свыше моего понимания. И уж тем более не понимала я, почему бездействовала милиция, почему не объявлено во всеуслышание, что погромщики будут, все до одного, сурово наказаны, почему в Баку не вывешены траурные флаги в знак скорби и сочувствия к пострадавшим…
Почему, почему, почему…
А когда в Баку начался нескончаемый митинг на площади Ленина и появился портрет Исмайлова – одного из трех осужденных сумгаитских погромщиков, – да, когда подняли над трибуной его портрет и мелькнуло зеленое знамя ислама, вот тогда Нина с Павликом заявили нам: надо уезжать. «Куда уезжать?!» – «Все равно куда». – «Да ведь вас никто не трогает, – говорили мы с Сергеем. – Вы же не армяне». – «Сегодня выгоняют из Баку армян, – ответила Нина, – а завтра возьмутся за евреев, за русских». – «Этого не будет», – убежденно говорил Сергей. «А того, что бьют армян, разве недостаточно, чтобы понять, что в Баку теперь жить невозможно?» – раздавался тихий голос Павлика. «А кто начал? – хмурился Сергей. – Армяне стали выгонять азербайджанцев с армянской территории. Они первые начали». – «Мы не хотим, чтоб нас втянули в гражданскую войну. Мы уедем». – «Да куда вы уедете? – сказала я с неясным ощущением разверзающейся под ногами пропасти. – Где вам дадут квартиру? Где пропишут?» – «Нигде, – кивнула Нина. – Поэтому мы решили за границу. Павлик еврей, ему разрешат выезд в Израиль». Вот тут-то у нас с Сергеем, что называется, отвисла челюсть. «Вы это серьезно?» – спросил он. «Такими вещами, папа, не шутят». – «Вот именно, – сказал Сергей. – Не шутят такими вещами. Если вы уедете за рубеж, – добавил совсем тихо, – то… то знайте, вы перечеркнете всю мою жизнь».
Между тем Олежка пририсовал к пушке вылетевший снаряд.
– Баба, – теребит он меня, – смотри, пушка стреляет в пиратов!
– Да-да, – бормочу. – Пушка стреляет…
Телефонный звонок. Я спохватываюсь, что не позвонила Сергею, он же моего звонка ожидал…
– Юля, почему ты не звонишь? – слышу его недовольный голос.
– Извини, Сережа, еще не успела. Нина торопилась, и я…
– Уже полчаса звоню, у тебя занято и занято.
– Ну, значит, соседи трепались.
У ребят общая линия с соседями – блокиратор.
– Как ты доехала?
– Нормально доехала. Все спокойно.
Все спокойно. Все спокойно – кроме того, что ведь я не смогу – не смогу, не смогу – жить без Олежки…
– Не забудь сварить себе геркулес, – говорю я и кладу трубку.
Глава пятая
Балтика. 1941 год
Мальчишки рвались в авиацию, рвался и Сергей Беспалов. Такое стояло время.
В конце лета 1936 года он оказался в Борисоглебске, тихом городке в Воронежской области, и подал бумаги в тамошнюю авиашколу. Очень надеялся на путевку, выданную Серпуховским окружкомом комсомола. Однако не помогла путевка. На приемной комиссии Сергею было объявлено, что по социальному происхождению он не может быть зачислен в училище.
Что ж, дело понятное. В летчики не каждому можно. Комиссия имела право на жесткий классовый отбор.
– Само собой, – подтвердил Марлен Глухов его мысли. – Не в землекопы же набирают. Но ты не тушуйся, Серега. Попрошу отца. Может, он замолвит за тебя слово.
Марлена-то, белобрысого шустрого паренька, с которым Сергей в те дни сдружился, в авиашколу приняли без всяких: его отец, красный командир, занимал в Воронеже крупную военную должность. Все основания имел Марлен гордиться отцом. Николай Ильич Глухов на германскую войну ушел мальчишкой-прапорщиком, был изранен шрапнелью, рублен саблей, награжден за храбрость Георгиевским крестом, выучился на летчика, был сбит, угодил к немцам в плен, в восемнадцатом году выпущен. То была одна из полуфантастических биографий русских людей переломного времени. В Гражданскую Глухов, неугомонный вояка, стал одним из организаторов красного воздушного флота. Войну окончил начдивом, учился в академии, потом его направили в авиационную промышленность.
Таким отцом – отчего ж не гордиться…
Сергею самолюбие не позволило вернуться в Серпухов. Он остался в Борисоглебске, поступил на вагоноремонтный завод, жил в общежитии. Надо рабочий стаж набирать, другого не было пути перечеркнуть в анкете плохое соцпроисхождение.
Опять стал он заметки пописывать в городскую газету, и, между прочим, произошли на этой почве неприятности. Имелись в общежитии малосознательные рабочие – как конец шестидневки, так пьяные скандалы, мат-перемат. Сергей возьми да и напиши заметку под названием «За здоровый быт». Бичующие строки кому-то сильно не понравились. В дальнем углу вагона Сергей привинчивал кронштейн для багажной полки, место было неудобное, шуруп шел трудно. Кто-то из бригады ходил по проходу, Сергей слышал за спиной голоса, а потом стихло все. Очнулся он в заводской санчасти от резкого запаха – нашатырь к носу поднесли. Жутко болела забинтованная голова. Так и не дознались, кто ударил его сзади кастетом. Можно сказать, повезло Сергею – не раскроили череп напрочь, как когда-то брату Васе. Только рубец на голове остался.
А шестого ноября вдруг заявился курсант авиашколы Марлен Глухов. Давно не появлялся, занятия у них шли плотно, – а тут:
