Джеффри Форд - Физиогномика
Там я впервые исследовал Нуль — личность, лишенную всяких краниометрических, физиономических или телесных достоинств. У этого парня отбоя не было от студентов. Он часто оставался на ночь, потому, как я полагал, что по тупости был ни на что больше не годен. Однако, читая его, вы словно заглядывали в бесконечность, созерцали, так сказать, природу без штанов — зрелище пугающее и в то же время изысканное.
Однажды ночью я пришел в лабораторию, ожидая застать там старину Диксона, оплывшего и перекошенного, как снеговик после оттепели, но когда штора по моей команде раздвинулась, мне открылось совершенно иное.
У нее было самое совершенное из всех виденных мною тел. Само совершенство, и кончики сосков острые, как иголки. Я заставлял ее изгибаться, поворачиваться, подпрыгивать, опускаться на четвереньки и ложиться на спину, но не мог найти ни малейшего изъяна. Лицо было округлым и чистым, глаза темно-зеленого оттенка, а водопад каштановых волос завивался воронкой, словно у морской богини, попавшей в водоворот. В ту первую ночь я оставался с нею до утра, и к утру приказы, заставлявшие ее совершать грубые телесные движения, сменились тихими просьбами: подмигнуть глазом или согнуть мизинец.
На следующий день вместо смертельной усталости после бессонной ночи я ощущал прилив сил и странное ощущение жара в солнечном сплетении. Мне было не до учебы— мысли были заняты тем, как увидеть ее. Хотелось просто говорить с ней, а не отдавать команды. Еще две ночи я провел в лабораторном здании. На мое счастье, она была там, за окном. На третью ночь, приказав раздвинуть шторы, я застонал, снова увидев слюнявого Диксона. В ответ на мой стон этот идиот разразился беззвучным смехом. Тогда же, не сходя с места, я изобрел способ выяснить, кто она.
На следующее утро я сунул взятку старику, наводившему порядок в лабораториях.
.—Узнайте хотя бы имя, — просил я, сунув пятьдесят белоу ему в карман. Я знал, что нарушаю закон, и два дня ожидал ареста. На вторую ночь ко мне на дом пришли. Четверо в длинных черных плащах и огромный черный мастиф, на толстой, вроде якорной, цепи.
— Следуйте за нами, — приказал главный. Меня вывели на улицу, усадили в карету и повезли по ночным улицам к Академии.
Я трясся всем телом, когда четверо безмолвных стражей и собака вели меня в подвал, где располагались лаборатории. Мы прошли по совершенно не знакомому мне коридору и оказались в пустом каменном вестибюле, куда выходило несколько железных дверей.
Агент, который заговорил со мной в квартире, сказал:
— Создатель, Драктон Белоу, приняв во внимание ваши успехи, решил исполнить ваше желание.
Он отодвинул засов одной из дверей, открыл ее и выдвинул наружу стол с телом моей любимой.
— Вы хотели узнать ее имя? — спросил агент. — Это номер два сорок три.
— Но она мертва, — сказал я, глотая слезы.
— Разумеется, мертва, — ответил он. — Все они мертвы. Эта покончила с собой после осуждения ее родителей на основании заключения физиономиста Рейлинга, Ее тело было обработано и законсервировано, после чего на место внутренних органов внедрили механические тяги и нейроны лабораторной собаки по методике, разработанной Создателем.
Он наклонился и нажал у нее за ухом, включив механизм. Она открыла глаза и села.
— Пой, — приказал он, и она что-то жалобно замычала. Агенты засмеялись.
— Теперь идите домой, и никому ни слова о том, что видели, — приказал первый.
Выходя, я обернулся и увидел, что мужчины окружили ее, скинув черные плащи. Спущенная с цепи собака бешено носилась по кругу.
5
Архитектура анамасобийской церкви возбудила во мне два желания, ни одному из которых я не дал воли. Первое было: громко расхохотаться. Второе: чиркнуть спичкой и сжечь дотла этот нелепый плод религиозного бреда. Все те же серые бревна громоздились друг, на друга, образуя очертания, смутно напоминающие контур горы Гронус. Если бы не пояснения Арлы, я принял бы их за рассыпавшийся штабель дров. Плотник, создавший сие произведение архитектуры, трудолюбиво передал все расщелины, уступы и обрывы настоящей вершины. Ступени, ведущие к перекошенным дверям, были разной высоты и ширины, окна беспорядочно разбросаны по фасаду. Место стекол занимали тончайшие пластинки синего духа, украшенные сценами священного писания. На вершине торчала шахтерская кирка, выкованная из золота.
— Кто сотворил это? — поинтересовался я.
— Замысел принадлежит отцу Гарланду. Он начертил план в первый год после приезда в Анамасобию и клялся, что его руку направлял господь.
Я коснулся ее тонкого локотка, желая якобы поддержать на крутых ступенях, но на полпути к дверям сам споткнулся и должен был на мгновение опереться на ее руку. Рука оказалась неожиданно сильной, а улыбка, которой наградила меня девушка, мгновенно стерла улыбку с моего лица.
— Надо быть осторожней, — сказал я ей, открывая более высокую из двух створок.
— Благодарю вас, — ответила она, и мы шагнули в темноту. Глупая шутка строителя продолжалась и внутри тошнотворного здания. Входя в церковь, вы оказывались в пещере. С потолка и из пола сосульками сталактитов и сталагмитов торчали щепки. Узкие, извивающиеся тропинки расходились в стороны, утопая в полной темноте, а впереди через миниатюрную расщелину были перекинуты веревочные мостки. За мостом, сквозь узкую щель, напоминающую приоткрытую гигантскую пасть, виднелась новая пещера, освещенная лишь горящими свечами.
— Правда, невероятно? — спросила Арла, пробираясь по мосткам.
— Невероятная безвкусица, — согласился я, чувствуя, как окружающая темнота давит на глазные яблоки. — Церковь, посещаемая в поисках острых ощущений.
— Горняки и их семьи чувствуют себя здесь как дома, — заметила Арла.
— Не сомневаюсь, — хмыкнул я, неуверенно нащупывая путь над бездной. В алтарном зале стояли вырубленные из синего духа скамьи для молящихся, а в маячивших вдоль стен статуях я опознал все тех же твердокаменных героев. Здесь и там мигали огоньки белых свечей, с них капал воск, и помещение заливал тот мерцающий свет, которым бывают отмечены последние мгновения сумерек, уступающих место ночи. Алтарем служила также большая плоская глыба духа, а за ней висел огромный портрет бога в облике шахтера.
— А когда отец Гарланд проводит службу, они не изображают выброс пещерного газа? — спросил я.
Она, кажется, не поняла шутки и серьезно ответила:
— В самом деле, он говорит, что грех — это обвал в душе.
Она ушла в темный коридор, чтобы отыскать Гарланда, а я остался в одиночестве разглядывать бога. Если судить по физиономии на портрете, всемогущий должен был неплохо справляться с киркой, но вряд да был пригоден для более сложной работы. Прежде всего все лицо покрывали уродливые шишки. Из ушей росли волосы, а глаза смотрели в разные стороны. Не могу сказать, чтобы в его физиономии отражалось все животное царство, однако, по всей вероятности, некоторые породы собак и большая часть обезьян были созданы по его облику и подобию. В одной руке он сжимал кирку, в другой — заступ, и летел, оставляя за собой длинный хвост развевающихся синих волос, вверх по длинному подземному тоннелю. Он надвигался на зрителя из темноты с выражением, которое наводило на мысль, что его кишки сработали и в комбинезоне только что случился завал. Очевидно, картина изображала сцену творения.
