Виталий Каплан - Юг там, где солнце
- Да ты чего, Лёха, не пьёшь? - участливо пододвинул мне стаканчик Никитич. - Мы уже вздрогнули, а ты чего грустишь?
- Да-да, дядя Федя, я сейчас! - пришлось мне хлопнуть очередную дозу местной отравы. Ох и гадко она пошла, замутило меня, закололо изнутри во всех местах, даже слёзы в глазах обозначились.
- Давай-ка огурцом заешь, - подал мне Мишаня малосольный плод. Слушай, - озабоченно повернулся он к Никитичу, - этому больше не наливай. Не удержит.
- Да ты чего, дядя Сёма, - сколь мог старательно изобразил я возмущение простого парняги-работяги. - Да я ещё столько же...
- Ладно, Лёха, можешь, верю, - похлопал меня по плечу Никитич. Но не надо. Жара, такие дела, с поезду, с устатку. Посиди вон пока, ветерком сейчас тебя обдует, и всё пойдёт путём.
Что именно из меня пойдёт и каким путём, Никитич деликатно не уточнил.
- Вот, ещё, может, огурец ему? - Мишаня, вроде бы и не заметивший, как я его перепутал с Сёмой, вновь сунулся ко мне с огурцом. Хороший огурчик, монастырский сорт, между прочим.
- Да, у монахов хозяйство раньше было налажено, - охотно подтвердил Никитич. - Да и сейчас колупаются, только мало их - отец-игумен да ещё трое стариков. Два человека послушников. Не идёт, понимаешь, к ним молодёжь. Монастырёк мелкий, бедный, чудесами не прославлен... До сих пор толком ремонта не сделать, тут ведь деньги нужны, и большие, а кто ж даст, мы - провинция... Студентов вот летом пригоняли несколько раз, а что с них толку. Туда не лопатой с ломом, там бульдозер нужен, опять же цемент, кирпич, да ещё прораба грамотного бы. А эти, салаги, и не умеют ни хрена, разве что водку жрать да по девкам. Тебя почему на ночлег-то никто не брал, - доверительно наклонился ко мне Никитич, за студента приняли. А с ихним братом у наших-то мужиков разговор простой - дрыном да по кумполу. Так что тебе ещё повезло, можно сказать.
Я не стал уточнять, кому действительно повезло - незачем выбиваться из легенды. Где уж бедному радиомонтажнику отмахаться от мужиков с дубьём? Так что лучше держать варежку закрытой. Тем более, сейчас вообще болтать не стоит - наговоришь чего по пьяни, потом расхлёбывай.
- А монастырь, между прочим, старинный, - продолжал Никитич. Эти-то, каменные стены, они позапрошлого века, а раньше тут деревянный скит был, говорят, первые отшельники ещё до Вторжения сюда пришли... Ну, говорят, конечно, всякое, не знаю... В прошлом году владыка Варсонофий приезжал, молебен в развалинах отслужил. Может, и выделят из Центра средства...
- Дожидайся, - хмыкнул Сёма. - Ты, Фёдор, после второй бутылки что-то быстро глупеешь. Есть у тебя такая черта, уж не злись, я правду говорю. Ты вон талдычишь - средства выделят, а на кой хрен их выделять? Народу у нас в городишке кот наплакал, приход еле дышит, а тут ещё монастырь... Кто ходить будет? К нам же богомольцы со всех краёв не потянутся, рылом не вышли. Будь тут чудотворная икона, или мощи какие, тогда бы ещё, может... А так...
- А что так? - тут же вскинулся Никитич. - У нас, может, не как в столицах, но и свои мученики были, и исповедники... Да хотя бы отца Петра вспомни.
- Ну, это конечно, - неожиданно легко согласился Сёма. - Насчёт отца Петра спорить не буду. Только опять же - разговоры одни, доказательств нету.
- А кто он, отец Пётр? - спросил я, сопротивляясь нахлынувшей вдруг тошноте. Кажется, голос мой звучал болееменее связно, хотя я чувствовал, что ещё немного - и отброшу копыта.
- Ну конечно, - покивал Никитич, - откуда вам в Столице про него слышать? А отец Пётр, это такой батюшка, знаешь... Такой батюшка... Он сам иеромонах, в храме нашем служил настоятелем. Ещё в начале того века, до переворота. Говорят, семья его от болезни какой-то вся вымерла, ну, он и принял после этого постриг. Служил, значит, в храме, и жил при нём же, в каморке. Дом церковный тогда был большой, так ему квартира полагалась во весь первый этаж, как настоятелю, а он отказался, причту отдал. Мне, говорил, в каморке спокойнее. Народу к нему ходило... И из дальних деревень, и даже из Заозёрска ездили. И всех умел утешить, в беды вникал. Ну вот, а после переворота местный Совет храм закрыл, а потом и вовсе начали утварь грабить, так он, отец Пётр, на колокольню полез, набат стал звонить, народу, говорят, к храму набежало... В общем, не дал растащить. Ну, а на следующий день за ним солдаты пришли. Бумажку зачитали, контрреволюция, одним словом, сопротивление народной власти, организация мятежа. В общем, говорят, батя, собирайся на тот свет. А отец Пётр им спокойно так отвечает - чего собираться, я уже готов. Помолился молча, народ благословил, и увели его. Ты вон, когда подъезжал к городу, мост видел? Мост высоченный, через овраг, там на дне речушка мелкая, Вихлица, можно сказать, ручей. Это ещё тогдашней постройки, до переворота. Видишь, по сию пору стоит, и хоть бы что. Умели же строить... Ну вот, вывели его на мост, и даже стрелять не стали. Пожалели патрона. Взяли, значит, за руки да за ноги, раскачали - и сбросили с моста. А там же высота метров пятьдесят будет, и камни внизу. Посмеялись они, покурили - ну, и пошли вниз, тело подбирать. Смотрят - а тела-то и нету. Обшарили там всё, до ночи возились - без толку. Пропал отец Пётр. Как в воздухе растаял. Поначалу думали, кто-то из прихожан спрятал, обыски были по домам, да ничего не нашли. Да и вряд ли, не успели бы утащить, ну и заметили бы солдаты. В общем, так и не отыскали. Упасть-то упал, а до земли, выходит, не долетел.
А с тех пор, говорят, он людям иногда является. И во сне, и даже так... Наяву. То есть вроде бы он и не умер, а ходит невидимо по земле, помогает. Даже вот мою мать возьми, с ней на фабрике женщина работала, так когда у той мужа посадили, она к стенам монастырским пришла, поплакала, а после тихо так шепнула - отец Пётр, если слышишь меня, если можешь - выручи. И вдруг чувствует - чья-то рука её по волосам гладит. Вскинулась она - а перед ней он сам и стоит, отец Пётр, в пыльном подряснике, с посохом. Уповай, говорит, на Господа, Елена. Господь милосерд. Сказал и пошёл прочь, за угол завернул - и пропал. Она-то, Елена Ивановна, следом кинулась - а за углом уже никого. Хотя местность там такая, что не скроешься никуда. Вот. А через неделю она с работы приходит - а дома её ждёт муж. Разобрались, выпустили. И такое тогда бывало.
- Всё это, конечно, так, - упрямо вклинился в разговор Сёма, - до только где они, эти люди, что отца Петра видали? Кто помер уже, кто последние годы доживает. Ведь чуть ли не девяносто лет прошло. Мы-то здесь, в Барсове, может, и знаем про него, а поди кому в епархии докажи? Прямых свидетелей нет, могилы нет, мощей нет...
- Да, крючкотворов у нас что клопов развелось, - с трудом выдавил я из перекрученного тошнотой горла. Нет, одно мне спасение - ближние кустики.
Как я до них добирался - это отдельная баллада. Ноги превратились в какое-то подобие резиновых шлангов, к шее, казалось, привязали двухпудовую гирю, пространство перед глазами вытягивалось в тёмную трубу, и сколько я ни ковылял до спасительной бузины, она упорно не хотела приближаться. Зато кожей спины ловил я на себе чей-то не по-хорошему заинтересованный взгляд.
