Николай Чадович - Бастионы Дита
Не жалея ни ног, ни времени, я вскоре достиг сравнительно людных районов и двинулся туда, куда направлялось большинство прохожих. Каких-либо признаков погони заметно не было, и я резко сбавил темп. Сейчас мне следовало сосредоточить внимание на всякой всячине, которая и является повседневной жизнью любого города. Если мне суждено задержаться здесь на какое-то время, надо хотя бы поверхностно познакомиться с местным бытом. Да и откушать чего-нибудь заведомо не отравленного вовсе не помешало бы. Мой добровольный пост что-то затянулся. От лупоглазой сырой рыбины, которую я сожрал, еще пребывая в Леденце, в моем брюхе не осталось даже воспоминаний.
Те немногие слова, которые удалось здесь услышать, не имели ничего общего с известными мне наречиями Тропы. Впрочем, довольно скоро стало ясно, что это язык флективного типа с довольно ограниченным словарем и несложной фонетикой. Язык воинов и ремесленников, а не краснобаев и поэтов.
Ничего даже приблизительно напоминавшего постоялые дворы, лавки, театры или закусочные я не обнаружил (комнатка с мясными тушами, в которой я принял первый бой, была не торговой точкой, а чем-то совсем другим), зато наткнулся на несколько мастерских. За их высокими, опять же каменными заборами что-то клепали, пилили и жгли.
Присматриваясь к редким самодвижущимся экипажам, похожим одновременно и на колесницу Джаггернаута, и на примитивный паровой автомобиль, я вскоре уяснил принцип их действия. Огромные медные баки являлись бродильными установками, в которых штаммы необычайно эффективных дрожжевых грибков, перерабатывая углеводное горючее неизвестного мне типа (возможно, концентрированный раствор обычных сахаров), создавали избыточное давление, способное производить механическую работу. Недаром от этих машин постоянно попахивало брагой. Вероятнее всего, и стрелявшее кислотными шариками ручное оружие действовало по тому же принципу.
Кроме того, я стал свидетелем странных развлечений, вызывавших живой интерес местной публики, даже самой занятой на вид. Люди в одинаковых железных масках и кольчужных перчатках выкатывали на середину улицы закрытую черной тканью клетку на колесах. В каждой такой клетке содержалась крупная флегматичная птица, по виду — сущая гарпия с тускло-бронзовым оперением и клювом, похожим на наконечник сарисы[1]. Человек в маске выпускал птицу из клетки, и представление начиналось. Птицу подбрасывали вверх, швыряли о мостовую, трясли, дергали за хвост и крылья, даже ногами топтали. Короче, дразнили самыми варварскими способами. И всякий раз жертва вела себя крайне пассивно — не пыталась улететь и даже не защищалась. Спустя некоторое время этот довольно-таки жалкий спектакль получал одобрение зрителей, после чего странная парочка переезжала на другое место, где все повторялось сначала. Так и не разгадав смысла происходящего, я махнул рукой. Пусть развлекаются как им нравится. Дело вкуса. В конце концов, бой быков и заклинание змей тоже не у всех вызывают восторг.
Продолжая прогулку, я пришел к заключению, что выбраться из города будет весьма нелегко, поскольку со всех сторон его окружали высокие и тщательно охраняемые стены. Были они серые, как и все вокруг, но определенно не каменные. Такой цвет могло иметь железо, долго хранившееся в сухом, бедном кислородом воздухе, или старый чугун. Через каждые сто — сто пятьдесят шагов над стенами возвышались могучие шестиугольные башни.
Я долго шел вдоль бастионов, рискуя привлечь внимание стражников, пока не оказался у ворот, напоминавших двери циклопического сейфа. Они были плотно закрыты, а напротив располагались сразу три готовые к бою огнеметные машины. Впрочем, узенькая калитка сбоку оставалась распахнутой настежь, и при мне через нее беспрепятственно вышли наружу несколько человек.
Как ни в чем не бывало я двинулся дальше, и скоро мое внимание привлек один из прохожих, чье поведение явно не соответствовало общепринятой норме. Например, даже стражники у ворот энергично топали на месте или мотались туда-сюда, как угодившие в клетку волки. А у этого ноги заплетались, и он останавливался через каждые пять-шесть шагов. Мука, написанная на его бледном лице, свидетельствовала, что человек не пьян и не одурманен наркотиками, а скорее всего тяжело болен. Сдавленные стоны несчастного нельзя было не услышать даже на противоположной стороне улицы, но никто из встречных не обращал на них внимания.
Совершенно не соображая, чем можно помочь этому человеку, я продолжал идти за ним следом. Что за жестокосердные люди населяют этот город! Никто не приостановился, никто даже кружки воды не предложил несчастному.
Возле дома-каземата, под стеной которого, как всегда терпеливо, ожидали чего-то с полсотни горожан, больной задержался и сделал несколько неверных шагов по направлению к дверям, но затем внезапно развернулся и побрел, не выбирая дороги. Отойдя не дальше квартала, он медленно присел, а затем резко опрокинулся на спину. Когда я приблизился, он был еще жив и в сознании, но какая-то неведомая сила ломала его тело, то выгибая дугой, то буквально скручивая в калачик. На лице, залитом слезами и слюной, застыла бессмысленная ухмылка. Теперь стало ясно, что он не жилец на этом свете.
Чтобы хоть как-то облегчить страдания умирающего, я сунул носок своего ботинка ему под затылок, до этого колотившийся о камни мостовой. Зрачки налитых кровью глаз сразу уставились на меня, а рука, скрюченные пальцы которой только что скребли одежду на груди, сделала судорожный, но вполне определенный жест: «Уходи!» Он гнал меня — единственного, кто проявил к нему хоть какое-то сочувствие.
Поведение прохожих тоже изменилось. До этого они упорно не замечали агонизирующее прямо посреди улицы тело, теперь же стали медленно собираться вокруг нас в толпу. Послышались не то возмущенные, не то угрожающие выкрики. Булыжник, просвистев в воздухе, угодил мне между лопаток. Я допустил какую-то вопиющую бестактность, и даже умирающий не оспаривал этого. Масла в огонь добавил один из уличных артистов, чуть не сбивший меня своей тележкой с ног. Надо полагать, он просто хотел узнать, что же здесь такое происходит, но его обычно полусонная, вялая птица вдруг дико заклекотала. Черное покрывало разлетелось под ударами ее когтей в клочья. Раскинув хоть и подрезанные, но еще достаточно сильные крылья, она бросилась на меня, как бойцовый петух на соперника, едва не расшибившись при этом о прутья клетки. Только теперь я разглядел, что птица слепа — на месте ее глаз были глубоко запавшие, слипшиеся от гноя щелки.
На перемену в поведении птицы собравшиеся отреагировали яростными криками. Толпа отхлынула от меня как от прокаженного. Хозяин птицы, бросив свою тележку, побежал куда-то. В конце улицы уже показалось несколько фигур в землисто-бурой униформе. Торчавшие вверх раструбы ружей делали их похожими на бродячий духовой оркестр.
