Михаил Грешнов - Лицо фараона (с иллюстрациями)
Похоже, что Текки свихнулся — это в океане бывает.
— Не надо волноваться, Артуро, — просил я.
Текки опять поднялся на локте:
— Вы знаете мое имя? Они тоже знали мое имя! Понимаете, знали!
— Вам надо успокоиться, — сказал я.
— Доктор, — спросил он, — вы католик?
Вопрос был из таких, что застают врасплох и не дают времени думать.
— Католик, — признался я.
— Я тоже католик, — сказал Текки, — и то, что я вам расскажу, будет чистейшая правда, клянусь вам.
Он сложил молитвенно руки, как перед распятием.
— Артуро, — сказал я, — вам надо подкрепиться. Я принесу тарелку бульону…
Больной не обратил внимания на мои слова. Поднявшись на локте и приблизив ко мне лицо, он заговорил горячо и быстро, словно опасаясь, что у него не хватит времени рассказать все.
— Клянусь вам, доктор, это необыкновенное происшествие! Я не поверил бы всему, что случилось, если бы это произошло не со мной. Но это произошло со мной, Артуро Текки из Милана, с пьяцца Челлини. Я могу умереть, доктор, в груди у меня все горит, — я дышал водой и натрудил легкие, — я умру, но я должен вам рассказать все, что случилось. У вас доброе лицо, доктор, вы католик, и вы поверите мне — католику. В святые минуты перед концом люди не лгут. Я не солгу вам. Не солгу ни в одном слове, доктор, только вы меня выслушайте.
Текки был в сильном волнении: руки его тряслись, глаза горели неистовством. Но я не знал, как отнестись к его словам. Был ли это бред, агония? Подозрение, что парень свихнулся, я отбросил. Говорил он логично, темпераментно, правда, но в его словах не было путаницы, все сводилось к одной мысли, которую он страстно желал высказать. И, надо признаться, я начёл уступать ему, он подчинил меня своей воле. Может, здесь примешивалось любопытство с моей стороны — о чем хочет рассказать человек. Определенно скажу: мне хотелось узнать его тайну, выслушать исповедь. И пожалуй, он был прав, ему оставалось недолго жить: щеки его рдели от лихорадочного румянца, на лбу выступил пот. Только глаза жили на исхудалом, заросшем щетиной лице. Они умоляли, требовали, чтобы я выслушал умирающего.
«Элмери» покачивало на легком ходу, в иллюминаторы глядела ночь; две-три круглые звезды качались в овальных стеклах; иллюминаторы казались парой глаз, глядевших на нас из темноты. Слабая лампа под потолком бросала рассеянный свет, вторую лампу в изголовье больного я не включил. Команда спала, лишь неторопливые шаги вахтенного звучали над нами на палубе.
Я дал Текки успокаивающего, и он опустил голову на подушку. Я присел у него в ногах, чтобы лучше видеть его лицо. Приготовился слушать.
Текки начал рассказ:
— Я служил техником на миноносце «Эрл». Команда специально подбиралась на этот рейс: магнитологи, радиотехники, хотя всем нам выдали матросские книжки. Но я сделаю отступление, чтобы стало понятно, как я попал на миноносец: я учился в университете в Болонье, потом с сестрой выехал в Штаты, работал в «Америкой электроник». Отсюда был призван на военную службу и только после этого попал на эсминец. Последнее время «Эрл» базировался на Гонолулу. Когда мы выходили в рейс, мы не знали, куда идем: военно-морская служба так же, как летная, — сплошные потемки. Приказ, тревога, отбой. Хорошо, хоть пока — отбой. Цель похода нам сообщили, когда мы оказались в акватории, ограниченной Пентагоном, предупредившим мир, что в этой части Тихого океана проводятся испытания новых видов оружия. Мы не знали, чем набит трюм эсминца и зачем на борту дюжина обезьян. Теперь нам сказали, что будем испытывать электронные мины. Биоэлектронные — было бы ближе к истине. С автономным поиском и управлением. Приманкой для них служат биотоки мозга — человека, обезьяны, собаки, всего живого… Убийством было посылать нас на такое задание.
В море были опущены деревянные щиты в виде треугольников, в вершине которых помещены клетки с обезьянами, — на каждом щите по одной обезьяне. Щиты устанавливались на расстоянии трех миль от эсминца, строго по сторонам света. Поочередно «Эрл» становился бортом к мишеням. Вытягивалась телескопическая труба — хобот, — чтобы мину отвести как можно дальше от корабля. Мины были трассирующие, оставляли после себя яркий зеленый дым.
Мы трое: лейтенант Хэбл, моторист и я попали в четвертую шлюпку. Отбуксировали щит к северу. Тут мы замешкались: баллоны спустили воздух, и щит потерял устойчивость. Провозились мы с ним полтора часа, — другие шлюпки вернулись на «Эрл», Капитан дважды спрашивал по радиотелефону:
— Скоро вы, Хэбл?..
— Идем, капитан, — ответил наконец Хэбл и повернул шлюпку.
Что-то неблагополучное было на западной мишени. Капитан отвлекся от нас, но, видимо, от радиотелефона не отошел, мы в шлюпке слышали продолжение разговора;
— Что вы говорите?.. — спрашивал капитан.
— Марта не подает признаков жизни.
— Околела она там?.. — Разговор шел об обезьяне.
В это время с пульта у капитана спросили, можно ли делать пуск. «Эрл» стоял бортом к западу, телескопическая труба была направлена к цели.
Капитан, видимо, ждал, когда мы приблизимся. «Поторопитесь, Хэбл!». Но график испытаний — есть график:
— Командир, — время… — напомнили с пульта.
Капитан все еще медлил, может быть, его беспокоило, что Марта не подавала признаков жизни, В телефон было слышно тиканье хронометра. Наконец капитан скомандовал:
— Залп!..
В этот момент я смотрел на наш щит. Все-таки он стоял косовато, как наклонившийся парус. Меня заставило обернуться восклицание Хэбла:
— Сто дьяволов!..
Я оглянулся и сначала не понял, в чем дело. На месте эсминца стояла рогатка в виде буквы V, где расходящимися крыльями были нос и корма, — середина корабля погрузилась в воду. Только через пять-шесть секунд донесся взрыв, когда ни буквы V, ни эсминца уже не стало, — все кануло в воду. Лишь от западного щита зеленой петлей к эсминцу тянулся след трассирующего дыма. Видимо, Марта действительно околела, и мина, не найдя биотоков, повернула обратно к эсминцу, ударила в середину судна и разломила его надвое как пирог. Гибель команды и судна была мгновенной.
— Сто дьяволов! — повторил лейтенант и перекрестился. — А как же мы?..
Ответом ему был порыв шторма, налетевший на шлюпку.
Дальше наступил ад. Шлюпку перевернуло. Моториста или зашибло, или он сразу же захлебнулся. Мы с Хэблом цеплялись за скользкое днище — оба с разных сторон. Подавали друг другу голос, сигнализируя, что живы. Среди молний и рева взбесившихся волн наши голоса были не громче козьего блеяния. Потом Хэбл затих, видимо, сорвал ногти и оторвался от шлюпки.
