Василий Головачев - Черный человек. Книга 2
— Хотите, назову кандидатуру?
— Рискуете жестоко ошибиться, Тойво. Конечно, это кто-то из крупных современных общественных лидеров, не получивший, по его мнению, должного признания в мире, но кто именно? — Женщина покачала головой. — Давайте подождем максимально возможного сокращения альтернатив, это может быть и человек из тени.
Маттикайнен улыбнулся.
— Хорошо, я продиктую имя и спрячу запись до поры до времени. Спасибо за консультацию.
Он довел гостью до стоянки личного транспорта и смотрел вслед пинассу до тех пор, пока не услышал пси-голос «спрута»:
— Все нормально, слежки за ней не обнаружено.
На багровом фоне росло красивое, светящееся желтым и оранжевым дерево. Оно было не совсем обычным, без листьев и единого ствола, но все же походило на дерево со сложным рисунком толстых и тонких ветвей, а в местах пересечения ветви образовывали красивые сетчатые узлы и утолщения, сочащиеся алым свечением.
Фракталь, подумал Мальгин отрешенно.
— Терроморфа глубь… очень глубь… — гулким басом возвестил кто-то нависший сверху, как гора. — Трансформ здесь и здесь. — Тонкая зеленая стрелка уперлась в один, потом в другой сетчатый узел. — Нормаль футур-видение.
Мальгин напрягся, и боль водопадом хлынула в тело, наполнила его, ударила в голову…
Кругом горела рожь, дым забивал горло, огонь подбирался все ближе и ближе, и не было сил отползти. Клим закричал. Над полем повис тонкий детский вскрик:
— Ма-а-ма-а!
Раздался конский топот, над лежащим малышом нависла лошадиная морда, чья-то сильная рука подхватила Клима, дым ушел вниз, повеяло свежим ветром. Лежа поперек седла, он увидел, как уходят назад горящее поле хлеба с черными клубами дыма и догорающее за ним городище.
Удары копыт о землю стали глуше, конь нырнул в лесную тень, остановился. Та же рука подняла Клима, отпустила, и его подхватили другие руки, мягкие, ласковые, горячие, пахнущие травами и солнцем.
— Живый, соколик мой ясный!
— Живый, — откликнулся мужской голос, — сомлел токмо. Пойду погляжу семо и овамо[12], можить, кто жив-то еще, и тронемся…
Голоса отступили в дальнюю даль, растворились в шуме леса, и сам лес подернулся туманом, исчез. Мальгин медленно всплывал из-под толщи своего небытия, пока не почувствовал, что лежит в неудобной позе на каких-то буграх. Открыл глаза.
Он лежал лицом вверх поперек кресла, безуспешно пытавшегося подобрать форму под его позу. Чувствуя пульсирующую боль в затылке, встал, стараясь не делать резких движений, обнаружил рядом поднос с напитками и жадно выпил стакан бальзама. Опуская стакан, заметил, что ладони оранжево светятся, потер их друг о друга, словно стирая грязь. К его удивлению, свечение исчезло.
Голова прояснилась, тело перестало казаться рыхлым и наполненным водой, — как губка. Мальгин сел в кресло и сказал вслух:
— Кажется, я смертельно болен собой.
— Не смертельно, — возразил кто-то ворчливо, — но веселого мало.
Мальгин встрепенулся, озираясь, потом сообразил, в чем дело.
— Харитон? Долго я провалялся без сознания?
— Это смотря относительно чего считать «без сознания», — пси-сказал инк. — Около восьми минут. Но собственно инсайт длился тридцать три секунды. Я все записал, хотя, как всегда, не все понял. Сам-то помнишь что-нибудь?
Мальгин напрягся, словно собираясь поднять штангу, и память послушно развернула перед ним то, что пряталось в очередном «черном кладе». Специфика жизни «черных людей». Подумалось: за эти сведения ксенологи мне памятник поставят… если до того момента я сам не превращусь в маатанина.
— Не должен, — сказал Харитон. — С таким сильным человеком, как ты, я работаю впервые, другой на твоем месте давно бы сломался. Ведь обладатель баса — «терроморфа глубь» — это же на самом деле прямая команда, программа трансформации мозга, живущая в подсознании и пытающаяся подчинить твое «я». А «дерево» на багровом фоне — твоя нервная система.
— Это-то я знаю.
— Я знаю, что ты знаешь, но до сих пор не могу понять, как тебе удается уходить от атак этой программы, соскальзывать в древние памяти.
— А вот с этим разбирайся сам, я тоже не понимаю механизма соскальзывания.
Мальгин вспомнил остановившийся взгляд Шаламова, когда память «черного человека» завладела им полностью, и отголосок былой жути заставил сердце забиться быстрей. Куда ты ушел, Дан? И когда вернешься? Или бываешь на Земле регулярно, а мы не знаем?
Снова перед глазами повис разбухающий, обросший «шубой» исполинских черных молний клубок скомканного, перекрученного пространства, возникший на месте обломка «сверхструны», — ворота в мир иных измерений, и в душе шевельнулись страх и сожаление: войти в эти ворота не было суждено никому. Еще хорошо, что эксперимент решили проводить на Меркурии, достаточно далеко от человеческих поселений, а если бы это сделали на Луне или еще лучше — на Земле?… Но каков Лондон! Он наверняка знал о результате эксперимента, обладая завидной футур-памятью, но предпочел намекнуть, а не сказать прямо. Скажи он, что произойдет, и никто бы не поверил, а намек заставил насторожиться и вовремя сыграть тревогу. Вот с кем надо бы непременно повидаться.
Мальгин посидел еще немного, отдыхая и чувствуя, как возвращаются силы, приказал «домовому» набрать код Карой. Однако ее комп, осведомившись, кто звонит, ответил, что хозяйки нет дома и не будет еще долго. На вопрос, как долго, он ограничился коротким «спросите у нее», а на второй, где ее искать, туманно сообщил — «В небесах». Видимо, отвечать таким образом было ему предписано самой Карой.
В Институте нейроисследований в Вене ее тоже не оказалось, дежурный инк мог сообщить только, что Карой Чокой взяла отпуск на неопределенное время.
Поразмышляв, Клим позвонил Джуме Хану. «Домовой» нашел безопасника в центре системы СПАС в Приземелье; станция была «привязана» к одной точке земной поверхности на высоте десять тысяч километров.
— Привет, — угрюмо улыбнулся Джума в ответ на приветствие хирурга.
— Тебя перевели в спасатели?
— Работа, — пожал плечами Хан, не вдаваясь в подробности, и оживился: — Говорят, ты присутствовал на эксперименте по «размотке» «сверхструны»? Что произошло?
— «Струна» по неизвестным причинам «провалилась» в многомерность, теперь в том районе образовался, по заявлениям физиков, «бесконечномерный объект», horror infiniti.[13]
— И с чем его едят?
— По-моему, они сами не понимают, что это такое.
— Эйнсоф.
— Как?
— Эйнсоф — бездна, ничто в понятиях каббалы.
