Час урагана (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович
Но я все равно слышал голос. Я слышу его все время. И сейчас тоже. Я прислушивался к нему, когда удивленные Мережницкий с Манухиным расспрашивали меня о причине преждевременного возвращения. Я слышал его, когда равнодушно докладывал о выполнении задания. Я слышал его, когда молчал о том, что он был. Приборы ничего не показали, как не показали ничего при забросе Манухина.
Голос приказывал мне молчать. Он и я — мы оба не хотели, чтобы люди знали о том, как они начали жить. Люди не виноваты.
Я слышу голос, стоя на балконе. Он говорит со мной о вечности Вселенной, об иерархии разумов. Он говорит постоянно — даже во сне я слышу его. Я больше не могу молчать. Голос рвется из меня, и я понимаю, что скоро у меня не хватит сил, и я начну говорить. Я не должен говорить. Пусть люди живут спокойно. Раз уж живут.
Здесь высоко.
ДВОЕ
Я хотел рассказать о любви. А получилось…
Не знаю. О любви тоже, конечно. Тетя Женя очень любила Николая Генриховича, они прожили вместе тридцать лет, невозможно прожить так долго с человеком, которого не любишь.
А получилось все равно не о любви. То есть, о любви тоже, но, в основном, совсем на другую тему. Что я хочу сказать с самого начала… Да. Когда мне в последний раз довелось видеть их вместе, и почему я говорю, что это — любовь. Полгода назад, в день рождения Николая Генриховича. Я приехал с подарком — конечно, с книгой, книга ведь лучший подарок, а для Н.Г. так единственно возможный, других он не признавал, но и к книгам относился специфически: за всю жизнь не прочитал ни одного романа, так говорила тетя Женя, и я ей верил. Дома у них были художественные книги — классика, в основном, кое-что из современных авторов, но это читала тетя Женя, а в шкафу Николая Генриховича стояли книги только по специальности и вообще по всяким наукам, да еще энциклопедии, Большая Советская не поместилась, и толстые тома лежали горой на полу. Мне всякий раз казалось, что гора вот-вот завалится и непременно отдавит ноги тому, кто неосторожно сядет за стол рядом с книжным шкафом.
Так я о чем… Книга, да. За две недели до дня рождения я выяснил (у тети Жени, естественно), что Николай Генрихович хотел бы иметь только что вышедшую «Многоликую Вселенную» Линде. В магазины, мол, она поступила, но ты же знаешь, Юра, Коля по магазинам не ходит…
Линде я взял в «Библиоглобусе», хотя, как потом выяснилось, в «Доме книги» он обошелся бы мне на десять рублей дешевле. Ну да не в этом дело. Из гостей были только мы с Лизой и двое странных типов, коллеги Николая Генриховича из Астрономического института, говорили они весь вечер только о космологических флуктуациях и так увлеклись, что к бокалам не притронулись. Мы с Лизой и тетей Женей тихо выпили за здоровье — по очереди всех и каждого. Да, я о любви. Если бы вы видели, как тетя Женя смотрела на мужа, и как он гладил ее руку, когда она меняла перед ним тарелки, и как он неожиданно притянул ее к себе, прижался головой к животу и сказал: «Женечка»… У вас бы тоже не осталось сомнений. И вообще, как бы они выдержали друг друга столько времени, если не любовь? Характер у Николая Генриховича не сахар, а у тети Жени… Лучше промолчу.
В тот вечер мы с Лизой ушли около полуночи, нужно было успеть на последний автобус до Кунцева, и один из коллег Николая Генриховича вышел с нами, второй остался доругиваться — похоже, он не собирался уходить, пока не докажет имениннику, что «флуктуации микроволнового фона не превышают…» Дальше я не запомнил, а относительно фона помню точно, потому что фразу эту все трое повторили за вечер раз триста, не меньше.
— Славный человек Коля, — сказал по дороге коллега (кажется, его звали Григорием Кирилловичем), — только упертый. В правильную сторону, с одной стороны, но с другой — чужое мнение тоже нужно принимать во внимание.
С этим я не мог не согласиться — чужие мнения Николай Генрихович всегда внимательно выслушивал, но никогда во внимание не принимал. «Коля, — как-то при мне сказала тетя Женя, — надо освободить тот угол, торшер там бы хорошо смотрелся, и свет был бы как раз над диваном, удобно читать». «Ага, да», — согласился Н.Г. и переставил торшер к столу, где от него не было никакой пользы. Правда, тетя Женя полчаса спустя сделала все, как хотела, Н.Г. проследил за ней взглядом, хмыкнул и ничего не сказал.
Может, если бы Николай Генрихович признавал другие мнения, а не только собственное, он был бы сейчас жив…
Моя проблема в том, что разбираться в случившемся я могу только до какого-то предела — с одной стороны, физматшкола, что ни говори, дала мне хорошее среднее образование, но, с другой стороны, армия, а потом работа сделали все, чтобы это образование из меня выбить… или нет, «выбить» все-таки не то слово, можно подумать, что знания из меня действительно выбивали кулаками (если и выбивали, то вовсе не знания). Надо бы использовать другое слово, но… Ладно, не это главное. И так понятно.
Я хочу сказать, что в тот вечер мне было интересно слушать их дискуссию, пока они говорили о неравномерном расширении Вселенной и о том, как через миллион лет после Большого взрыва начали возникать скопления галактик, а потом, когда посыпались числа, все в моей голове запуталось, и я предпочел поговорить с Лизой и тетей Женей о достоинствах рулета со сливами.
Книгу, кстати, Николай Генрихович, приняв из моих рук, быстро пролистал, сказал «Слишком легковесно, так я и знал» и положил на самый верх книжной стопки у дивана. Я заметил: там была еще «Краткая история науки» Азимова, которую я как-то взялся читать, но бросил — не потому, что было неинтересно, как раз наоборот, очень занимательно, просто времени у меня не хватает читать толстые книги.
Наверно, я опять не о том. Начать надо не с дня рождения, который на самом деле к этой истории не имеет отношения, а со звонка, раздавшегося часов в семь утра, когда я стоял под душем и потому не мог сразу ответить. Звонила тетя Женя, и это было настолько необычно, что я перезвонил ей, не успев толком вытереться.
— Юра, Юра! — голос в трубке звучал взволнованно, но тетя Женя всегда разговаривала так, будто происходит что-то из ряда вон, и потому в первое мгновение я воспринял ее слова довольно спокойно — пока до меня не дошел смысл. — Юра, Коля пропал, я не знаю, что делать, в милиции говорят, нужно подождать, я не понимаю, чего ждать, если он… ты должен помочь, я совсем одна, Косте звонить боюсь, что он может оттуда…
Костя был сыном тети Жени и Николая Генриховича, в позапрошлом году он окончил химический факультет МГУ, поехал (наверняка Н.Г. использовал свои знакомства с европейскими коллегами) стажироваться в какой-то германский университет, там познакомился с аспиранткой из Швеции, а дальше понятно — любовь, парочка едет в Стокгольм, к родителям Ингрид, Костю принимают в аспирантуру Королевского университета, свадьбу они не устраивают, живут просто так, сейчас это модно, гражданский брак называется — домой Костя прилетал месяца три назад, пробыл пару дней и улетел, мы с ним и не виделись.
— Погодите, тетя Женя, — сказал я, вытряхнув из ушей воду и обмотав голову полотенцем. — Что значит — пропал? Он не ночевал дома?
Мне почему-то представилась картина: Николай Генрихович остается на ночь у любовницы… но все равно — у него мобильник, мог бы наврать что-нибудь.
— Нет, конечно! — возмущенно воскликнула тетя Женя, будто ее муж приходил домой ночевать не чаще раза в неделю. — Вчера в одиннадцать утра он поехал в аэропорт, там они собирались, я не провожала, потому что была на семинаре, докладывала о кривой блеска Аш Тэ Козерога, но я не беспокоилась, потому что в Домодедово он поехал в такси, а там его должны были встретить Олег с Коноваловым. Самолет в половине второго, я ему позвонила после семинара, но связи уже не было, «абонент недоступен», представляешь, как это «недоступен», я позвонила Олегу, а он сказал, что Коля так и не появился, регистрация уже заканчивается, Олег ему тоже на мобильный все время звонил, и что делать, он не знает, в общем, они улетели, а где Коля, неизвестно, в милиции говорят, что должно пройти двадцать четыре часа, может, он объявится, я уже им сто раз…
