Дмитрий Иванов - Временные неприятности (сборник)
Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего мнимого напарника. А в это время в котельную ломился пламенный спецназ. Нет, быстрее всего, спецназ был не пламенным, а племенным, ибо воспитывался в подсобном хозяйстве представителя императора по Юго-Приграничному округу, Рудого Панька. Этому Паньку палец в рот класть никому не советую. Не только откусит, но и на завтрак употребит вместо пирожка с котятами.
ОМОН был поднят на рассвете по тревожному бряканью «тимуровского телеграфа» из пустых консервных банок. Боевую задачу ставил представитель законно избранного Государя. Эх, знал бы Гоголь…
Спецназ шёл на абордаж, а Николай Васильевич суетливо пережёвывал документы, подтверждающие факт хищения угля котельной составляющей местного бюджета. Стечкин работал в унисон.
Перед бойцами была поставлена, на первый взгляд, вполне простая задача: вернуть восковую фигуру знаменитого прозаика XIX-го века, украденную из музея на улице Гоголя умалишённым кочегаром, якобы, тоже Гоголем. Тут, конечно, не вполне ясно, то ли фигура с улицы Гоголя схищена, то ли непосредственно умалишённый кочегар Гоголь на улице Гоголя живёт. Вот с этого и начались все трудности. Таким образом, задание руководства оказалась сложнее, чем представлялось поначалу. Во-первых, вместо душевнобольного Достоевского Ф.И. на момент «старта» специальной операции «Gogol-либерти», в котельной оказался странный царедворец в ливрее и валенках, с разлапистой бородой и сизым от беспробудного пьянства носом, с галунами и аксельродами (вроде аксельбантов, но попушистее) по бокам тренировочного костюма фабрики «Большевичка в изгнании». Во-вторых, вместо восковой фигуры Николая Васильевича в постели безразмерно худющего матраса обнаружился скелет Аркадия Семёновича, как ни странно, тоже Гоголя, без следов насильственной смерти. Скелет был обут в резиновые калоши немецкого производства и странным образом (на санскрите) разговаривал во сне с некой народной целительницей по имени Солоха. Старичок в валенках отрекомендовался тихо помешанным товарищем министра транспортных артерий империи, его светлостью, графом Нессельроде. Он кричал что-то о замерзающих полярниках и неокультуренной угольной куче во дворе.
Старший спецназа почесал репу, потом почесал тыкву, вслед за этим почесал более интимные атрибуты своего бронебойного тела. Именно там и обнаружилось отважное решение. Его, полумайора войск внутреннего содержания, команда была вполне адекватной – расходиться по палатам, пока санитары не поднялись на кончике иглы, с противным привентином в колбочках. А уж про «смертный бой» и говорить не приходится. Особенно, когда вопрос стоит не о «стране огромной», а об, изолированной в районе старенькой котельной, сельской клинике для нездоровой элиты общества.
* * *Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. В те сутки случилась стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось… Другое дело – в центре империи. Бури переделов и неслыханных перестроек в районе Врублёвского шоссе бушевали в столичных апартаментах. Бушевали, не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее лирические, герои провинциального уклада.
* * *Гоголь перекуфырнулся (с акцентом на букву «эф») под неказистым ватником и подумал, что его опять начали сканировать. Никакого покою измученной душе! Изверги! Супостаты! Невежи… Скорее всего – невежды!
Снег тогда выпал поздно, в отличие от года прошлого. Но и в этом декабре всё-таки выпал. Поначалу он компоновался в сугробы белого вологодского письма с кружевной росписью по проталинам. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, словно оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. В это время практически никто не догадывался, где лежит уголь. Уголь Гоголя. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда все легко видели, что под ним лежит антрацит. Алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного фирна. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо ЭТОЙ грешной сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полкИ припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером, также методично, как пешие туристы, втянувшиеся в ритм походного движения.
* * *Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтобы хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона, он, наконец, выдавливал из пластика в выездной Невадской телевизионной студии те самые «лунные следы», которые объявили оттиском ног астронавта Армстронга&Cо. Именно Альберт Христофорович Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. И вот теперь этот самый «штатовский советник» решил поучить Гоголя в написании разного рода словоформ. Он говорил:
– Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Это главное в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём.
Гоголь, лениво позёвывая, отмахивался от напарника по котельной обледенелым ломом, не забывая при этом оказывать ему первую помощь содержимым разграбленной Стечкиным аптечки. В аптечке оставался лишь резиновый жгут. Этот медицинский атрибут пришёлся весьма кстати. Перетянутые голосовые связки господина Альберта Христофоровича Нессельроде мешали тому вводить Гоголя в меланхолию. Хорошо, что в аптечке самым невостребованным остаётся, как правило, именно жгут. Иначе нам пришлось бы с крайней степенью неудовольствия читать бесконечные опусы Гоголя про ноздреватость.
* * *Гоголь вскорости совсем свихнулся и сжёг всю свою наволочку с рукописями. Правда, некоторые очевидцы показывают, что сожжена была не наволочка, а пододеяльник, но истина так и не была установлена подоспевшим к самому разгару участковым Ноздрёвым. Вот вам и сыр с ноздрями!
Н.В. Беспоклонный получил памятный знак – чёрную метку – о включении собственного имени в «Книгу-recorder Хенесси» за самый беспардонный и неумелый плагиат современности. Ещё бы, ведь все его произведения, опубликованные там и сям, приписывались перу какого-то кочегара Гоголя. Беспоклонный хоть и утверждал, будто это у него такой литературный псевдоним, но шила-то в мешке не утаишь. Особенно, когда пришла пора хлебать этим шилом издательскую патоку.
Мистификации, меж тем, не прекращались. Духи бывших народных вождей взывали к отмщению, а колонны обманутых люмпенов всё продолжали требовать наваристых щей на три буквы «М» из ресторана «Хопёр-то естЪ». Для себя и своих внуков требовали этого замечательного приза за своё маргинальное прошлое и, нужно полагать, будущее.
Планета летела во вселенскую преисподнюю с большой неохотой… Но осознать этот факт дано было немногим: хотя Николаев Васильевичей всегда имелось в избытке, Гоголей катастрофически не хватало.
Шинель на вырост
(версия «Северная пчела»)
Часы-ходики бились в чугунной истерике, задевая гирьками заляпанную несвежими разводами от варёной сгущёнки стену. Когда это случилось, когда рвануло-то? Наверное, ещё в то время, когда можно было купить настоящий молотый мокко или даже арабику в обычном магазине – без внушительных связей или премиальных продуктовых карточек за заслуги перед наукой.
Профессор Сенечкин, доктор технико-филологических наук находился с утра в жутком раздражении. Мало того, что он не выспался ночью, так ещё и утром соседка по лестничной клетке, Полина Львовна Сидорук, принялась учить своего блудливого кота этикету.
– Кто это нассял? – кричала она на самой заре. – Будешь ещё у меня по бабам шляться, негодник! Вот я тебе! Вот! Вот-вот-вот-вот-вот-о-о-т!!!
Учёба и местечковая дрессура закончились звуками, напоминающими хлопок подкидной доски в цирке, выбрасывающей акробата под купол шапито.
«Это она его тапком приласкала», – догадался проницательный профессор и с еле контролируемым гневом налил себе чашку отвратительного овсяного эрзац-пойла. Настоящий имперский элит-кофе, отоваренный по полугодовому талону на деликатесы, закончился неделей раньше. Как, впрочем, и другие натуральные продукты.
