Сергей Герасимов - Власть подвала
Людей стало гораздо больше, а одеты они были не то что современно – а даже по моде двадцатых или тридцатых годов будущего века. Мимо меня летел поток автомобилей; их формы были совершенно непривычны моему глазу. Я пролез под щитом и вышел на газон. Это был тот же самый парк, в котором я сидел пятьдесят или больше лет назад. Тот же самый, в котором я встретил монахиню без рук. Вот там стоял киоск, в котором она покупала мороженное.
– Эй, ты, чего пялишься, по газонам ходить нельзя!
Обернувшись, я увидел попугайски одетого старика. Похож на дворника.
– Я пришелец, – ответил я.
– Ну так, сойди с газона и иди в бюро по акклиматизации.
– А куда это?
– Увидишь. Для вас на углах нарисованы указатели. Светящиеся зеленые стрелки. Иди и прийдешь.
– Какой сейчас год?
– Два тысячи сто двадцать третий. А у вас какой?
– Последний раз я был здесь шестьдесят лет назад.
Дворник пожал плечами и занялся сбором окурков. Моя персона его не интересовала. Прогресс есть эволюция безразличия к ближнему.
Пожалуй, у меня теперь не было шансов встретить свою знакомую. В некотором смысле, я повелевал пространством, но никак не временем – этой печальнейшей из всех загадок. Тогда ей было примерно двадцать пять. Теперь должно быть примерно восемьдесят пять. Она одряхлела, обрюзгла и выжила из ума. Но, вероятнее, она пропала куда-нибудь за столько десятилетий: умерла, переехала, сожгла себя в жертвенной печи. И концов не найдешь. А жаль.
Но время шло. Нужно было спешить. Я вытащил записную книжку и увидел, что бумага пожелтела; я переслистнул страничку и она рассыпалась у меня в пальцах как прошлогодний тополиный лист. Именно эта книжечка была у меня шестьдесят лет назад. Я читал ее на этом самом месте.
Моя память таяала как масло на горячей сковороде. Еще минут десять или двадцать и я забуду все и превращусь в обычного пришельца – в наивное и любопытное существо со стертым прошлым. Тогда мне останется лишь пойти по зеленой стрелке с тем, чтобы остаться в этом мире навсегда. Ветхие странички моей записной книжки оказались совершенно не читаемы.
На меня снова налетели сзади. Обернувшись, я увидел монахиню средних лет.
Ее руки были обрублены по локоть.
Она поправила очки и открыла рот для гневной тирады, но я ее перебил.
– Простите, у вас нет авторучки?
– Что? Нет, но у меня есть графер. Вам подойдет?
Я схватил графер, закатил рукав и стал писать прямо на коже предплечья – то, что еще оставалось в памяти, то, что еще приходило на ум.
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни,
И?? воздух, воздух вешний,
Свершивший??? перелет.
Слова просто высыпались из пальцев. Я ухитрился вспомнить еще несколько строк.
И нет греха в его вине,
Ушел, глядит в глаза другие,
Но ничего не снится мне
В моей предсмертной летаргии.
– Что это? – спросила монахиня.
Я посмотрел на кривые отчетливые строчки. Слова мне ни о чем не говорили.
– Я не знаю, – ответил я. – Я пришелец, я пытался записать…
– Ничего-ничего. Главное вы помните. Если пришелец помнит, что он пришел, еще ничего не потеряно. Давайте я подумаю. Эти стихи писала женщина.
– Возможно.
– Но не просто же случайно они пришли вам на ум в последнюю минуту. Я думаю, что это стихи о женщине. Правда? Ну, старайтесь!
– Да. Ее звали Тая, – ответил я.
– Тогда все в порядке, пришелец. Вы помните, где она живет?
– Только зрительно.
– Ничего, найдете.
22
Ее дом почти не изменился, только на передней стене появилась пластиковая пленка, а остальные стены почернели и покрылись странными выбоинами – так, как будто здесь прокатилась война. Хотя кто знает – может, так оно и было.
Бесшумный пневматический лифт вознес меня на четвертый этаж. Дверь выглядела совсем новой, но это была та дверь, которую я искал. Не обнаружив звонка, я постучал.
Сейчас на ее руках были надеты удобные протезы в виде рукавичек телесного цвета – видимо, очень современное устройство; она сразу узнала меня и нисколько не удивилась.
– Входи.
Она превратилась в маленькую сгорбленную старушку, впрочем, довольно бодрую для своих лет. Сейчас ее голова была ниже моего плеча.
– Я знала, что ты когда-нибудь прийдешь.
– Почему? Пришельцы ведь не возвращаются.
– Ты был необычным пришельцем. Пришельцы не только не возвращаются, они еще ничего не помнят. А ты все помнил. Может быть, они потому и не возвращаются, что не помнят куда. Ты должен был вернуться.
– А как же бог?
– О, после того случая я передумала. Я начала сомневаться. Но сомневаться я начала раньше, из-за разговоров с тобой… Потом… А ты точно такой же. Тот же голос, движения рук, манера садиться за стол, выражение лица, все мелочи…
Маленькие вещи не меняются.
– Наоборот, – сказал я, – не меняются только большие вещи. Если вещь кажется тебе маленькой и не меняется, то это всего лишь верхушка утеса, который поднимается с морского дна. А все что меняется – это только рябь на поверхности воды.
– Слишком романтично. Но если ты прав, тогда я могу определить сколько больших вещей было в моей жизни, правда? Например, ты. И немного другого. Но не все из этого большое – так, среднее. А как же средние вещи – они меняются?
– Изредка. Когда одна большая вещь наползает на другую.
– Ах вот как. Надо было мне послушаться тебя шестьдесят лет назад.
– О чем это ты?
– Так, о своем… Интересно, как ты меня видишь? Я ведь внутри совсем не изменилась. Но на самом деле прошла жизнь. Для тебя это всего лишь декорации, но здесь жизнь проходила мимо и каждая ее минута была настоящей. Тебе этого не понять… Не уходи сразу, ведь мы больше не встретимся.
– Почему?
– Ты сам знаешь почему. Зачем тебе нужна вот такая старуха, уже в могиле одной ногой. Ты слишком долго шел, но все равно, – спасибо. Я теперь как резиновый шарик, из которого вышел весь воздух, так, одна оболочка.
– Запах, – сказал я, – здесь тот же запах, что и шестьдесят лет назад.
– Ничего себе, комплимент. Ты хочешь сказать, что я не проветривала шестьдесят лет?
– Нет, другое. Это что-то древнее, генетическое. Животные, наверное, чувствуют время совершенно не так как мы. Запах так четко воскрешает прошедшие, даже давно прошедшие мгновения, что чувствуешь как будто тебя неожиданно и быстро прокатили на машине времени, и закрыли при этом твои глаза ладонью.
Стоит мне закрыть глаза…
– Не надо. Не надо закрывать глаза. Это иллюзия. Меня уже нет. И даже мой голос это только мираж. Что это на твоей руке? Покажи. Зачем ты это написал?
– Чтобы не забыть.
