Жозеф Рони-старший - Пришельцы ниоткуда (сборник)
Во время всей этой мрачной пантомимы сердце мое бьется так сильно, как будто готово разорваться: ведь один я вижу, один я знаю, что вся эта пошлая сцена держится только на невероятно сильной воле, что все мы находимся в состоянии чрезвычайно непрочного равновесия, которое может нарушить любой пустяк. Что произошло бы, если бы в соседней с тигром ложе маленький человек, с виду скромный служащий, этот маленький человек с мертвенно бледным лицом и усталыми глазами, на мгновение ослабил свою волю? Потому что ведь это он — настоящий укротитель, а рыжеволосая женщина — только статистка; все зависит от него, это он делает из тигра марионетку, механическую игрушку, связывая его своей волей крепче, чем стальными тросами.
А если этот маленький человек вдруг начнет думать о другом? Если он вдруг умрет? Никто и не подозревает — об опасности, о том, что может произойти в любую секунду. Но я, которому все известно, я представляю себе, представляю… но нет, не стоит представлять себе, на что будет похожа дама, затянутая в эластичный мех, если… Лучше посмотреть конец номера, который всегда восхищает и успокаивает публику. Укротительница спрашивает, не согласится ли кто-нибудь из зрителей доверить ей своего бэби. Кто может в чем-либо отказать такой чарующей особе? Всегда находится доверчивая зрительница, которая протягивает к дьявольской ложе восхищенного малыша. Тигр берет его в лапы и нежно баюкает, с вожделением, как пьяница на вино, глядя на этот кусочек мяса. Под гром аплодисментов в зале зажигается свет, ребенка возвращают законной владелице, и оба партнера раскланиваются, прежде чем удалиться тем же путем, каким они пришли в зал.
Как только за ними закрывается полог, — а они никогда не возвращаются, чтобы еще раз поклониться публике, — громкоголосые фанфары сотрясают воздух. Немного погодя маленький человек сгибается в поклоне, вытирая пот со лба. А оркестр играет все громче и громче, чтобы заглушить рев тигра, который, оказавшись за прутьями клетки, освобождается от оков чужой воли. Он издает адский вой, катается, рвет в клочья изящный костюм, который приходится возобновлять для каждого представления. Он рычит в отчаянии, в бешенстве, словно изрыгает трагические проклятия, свирепыми прыжками в ярости бросается на стенки клетки. А по другую сторону решетки мнимая укротительница торопливо переодевается, чтобы не опоздать на последний поезд метро. Маленький человек ждет ее возле станции, в кабачке, том самом, что называется «За порогом вечности».
Буйный рев, которым разражается тигр, запутавшийся в лохмотьях своего изодранного костюма, даже издали мог бы произвести неприятное впечатление на публику. Вот почему оркестр изо всех сил играет увертюру к «Фиделио», вот почему конферансье за кулисами торопит велосипедистов-комиков поскорее выехать на сцену.
Я ненавижу этот номер с «тигром-джентльменом» и никогда не пойму, как публика может находить в нем удовольствие.
Андре Дотель
ОСТРОВ ЖЕЛЕЗНЫХ ПТИЦ
Перевод Н. Брандис
Жюльен Грэнби считал себя счастливцем. Отслужив в армии, он вошел в дело отца. Ему поручено было скупать лесные участки и руководить работой дровосеков, тогда как отец занимался сбытом. Жюльен любил леса, окружавшие Бермон, и ему никогда не надоедало бродить в тишине среди высоких деревьев. Каждую неделю он открывал для себя все новые живописные уголки, новых птиц и всегда с одинаковым удовольствием беседовал с дровосеками, ничуть не сомневаясь, что узнает от них самые правдивые истории в мире. И, конечно, этот мир замыкался для него Бермоном.
И все же, когда его сестра Леони вышла замуж, он загрустил, несмотря на то что и теперь она жила недалеко — муж ее, жестянщик, открыл мастерскую в двух шагах от дома Грэнби. Прежде Жюльену и в голову не приходило, что настанет время, когда он не будет ежедневно видеть сестру за завтраком и ужином, не сможет вести с ней мирные беседы и затевать споры, без которых ему жизнь была не в жизнь. Да и брат его, Томас, мастер на лесопилке, тоже был помолвлен.
— В конце концов с нами останешься только ты, — нередко говорила Жюльену мадам Грэнби.
— А почему бы и мне самому не отправиться на поиски счастья? — отвечал Жюльен.
Но он и не думал о любви. Он любил только леса, но нельзя же считать любовью чувство, которое пробуждается при виде непостижимой красоты света и теней.
— Конечно, оттого, что будешь без конца кружить по просекам, ума не наберешься, — повторял Жюльен.
— Терпенье и труд все перетрут, — говорил ему отец. Однако это не помешало Жюльену в один прекрасный день заявить, что он решил отправиться в путешествие. Папаша Грэнби воздел руки к небу.
— Разве мало нам недавних огорчений? Тебе что, надоело спокойно жить? Того и гляди пустишь по ветру все, что успел накопить.
— Много я не истрачу, — возражал Жюльен. — Куда бы я ни пошел, работа всегда найдется.
После долгих споров о сыновних обязанностях папаща Грэнби заявил:
— Ладно! Отправляйся и перестань дурить. Это еще не худший способ делать глупости, раз через них все равно нужно пройти.
— Да хранит тебя бог, сын мой, — добавила мамаша Грэнби.
И с этими напутствиями Жюльен отправился в Гавр.
Я не смог бы объяснить, почему Жюльен выбрал именно этот город, где уже побывал в отрочестве.
Может быть, он захотел воскресить в памяти воспоминания о детских порывах? Или его просто привлекали размеры этого порта и он надеялся, что здесь скорее представится случай совершить какое-нибудь путешествие, хотя даже и не представлял себе, к чему оно может привести. Как бы там ни было, прибыв в Гавр, Жюльен тщетно пытался найти работу. Ему пришлось быть крайне бережливым, и в скором времени он почел за благо ночевать под открытым небом. Кроме того, очень быстро он убедился, что нечего и просить какую-нибудь должность на корабле, если не имеешь никакого отношения к морскому делу.
Так в беспорядочных поисках прошел месяц. Жюльен был похож на тех молодых людей, которые тщетно околачиваются возле киностудий в надежде, что вдруг на пороге покажется продюсер и, привлеченный их внешностью, бросится к ним, чтобы пригласить на какую-нибудь роль. Жюльен почувствовал свою беспомощность, о которой и сам не подозревал, пока занимался легким ремеслом под руководством отца. Истратив последние деньги, он уподобился нищему, подбирал окурки, терзался кошмарами наяву. Ему казалось, что он всеми покинут, тогда как он сам покинул родных. И Жюльен уже готов был проклинать весь мир и всякого, кто попадался ему на глаза, но, томимый жаждой жизни, он повторял про себя, что скорее пойдет на преступление, чем уступит и вернется в Бермон, не совершив настоящего путешествия. Однажды, проходя по какому-то переулку, Жюльен даже произнес это вслух. От неожиданности он тотчас пустился бежать. Неужели у него, Жюльена Грэнби, могли вырваться такие слова?
