Евгений Акуленко - Ротмистр
"Прав был дед, сгубит она меня. Потеребит да выгонит… Лучше уж сам уйду! Чего тянуть? Пристроюсь, куда ни стало, управляющим. Благо, опыт имеется".
– Рекомендую вот эту штучку, – угодливо пододвинул графин сосед, директор торфяных разработок. – Тройного перегона зубровка… По секретному рецепту…
Савка попробовал зубровку. После клюковку. Потом брусничную, ежевичную, перцовую на меду, с пчелиным ядом на березовых почках… И узрел интереснейшую закономерность: каждая новая рюмка проскакивала существенно легче предыдущей… Мир стал краше, звуки глуше, принялась давить на кадык вторая пуговка: первую-то Савка уже давно расстегнул.
– Интересно узнать, – сосед раскраснелся, вошел в раж, – как вы ощущаете-с вот этот коньяк выдержки десяти лет?
– Весьма!… – однако Савка уже ничего не ощущал, глотал, как воду.
"Уйду!" – преисполнился он мрачной решимости. – "Сегодня же и соберусь!"
Когда Савка оторвался от своих дум и созерцания тарелки, за окнами уже стемнело. Обед решительно затянулся и как-то плавно перетек в ужин. Впрочем, господа расходиться и не думали. Напротив, веселье только набирало обороты. Кто-то придумал устроить пляски, послали за цыганами. Но Евдокии среди присутствующих уже не было.
– Уехали-с. Два часа назад, – сообщил лакей.
Выходил из-за стола Савка сам. Медленно, стараясь не делать резких движений, словно на голове стояла полная чашка. Сделав глубокий вдох, удачно попал в двери и взгромоздился в чью-то коляску. Велел кучеру:
– Гони!…
Ночной холод и неблизкая дорога до загородного дома повыбили хмель из шумевшей головы. Однако тяжкий камень с сердца не спал.
Евдокию Савка отыскал на втором этаже в крошечной комнатушке с единственным окном. Уютно горела лампа, освещая, как всегда, ворох исчерченных листков да стопку книг. Евдокия сидела в исподней сорочке с накинутой на плечи шалью. Обернулась, смерив Савку взглядом, обозначила ямочки на щеках:
– Хорош!…
Откинула темную прядку, что выбилась из-под заколок, упав на лоб. Сейчас Евдокия не походила на неприступную фабрикантшу со сведенными в строгости бровями, с ледяным взором, от которого холодели спины директоров и подрядчиков. Карие очи ее, казавшиеся в полумраке черными, влажно поблескивали, лучились теплом.
– А я тебе не супруг, чтобы ответ держать, – набычился Савка. – Сколь хочу, столько себе и гуляю…
– Ишь ты!…
– И вообще… – Савка собрался с духом, проталкивая непослушные слова. – Я проститься зашел… Ухожу я…
– Это что же так?… – улыбаться Евдокия не перестала, но по лицу ее пробежала тень. – Аль не угодила чем?… Аль надоела?…
Савка сглотнул.
– Али еще нашел кого?…
– Никого я не нашел… А только нечего мне с тобой ждать… Болтаюсь, все равно как карандаш в стакане!… Не пара мы…
– Что ж… Вольному – воля…
Савка уронил голову. Ну, вот и все… Сказал… Пора бы и идти, да только ноги отчего-то к полу приросли. На Евдокию глянул, а у той вместо искорок озорных в глазах слезы стоят. Никогда ее такой не видел… Потерянной… Так сердце сжалось от этого, хоть помирай.
Евдокия вдруг вскочила кошкой, обвила Савку руками, припала к груди:
– Ну, что ты себе надумал, Савушка? Что стряслось с тобой?
– Не могу я больше в полюбовниках твоих ходить!… И на содержании жить не собираюсь!…
– Вот как… А что же сватов-то не присылал? – Евдокия изогнула бровь. – Время было…
– Скажешь тоже… Сватов, – пробубнил Савка. – Кто я и кто ты…
– А ты попробуй… Может я и… соглашусь…
Савка стоял, как истукан, хлопал глазами.
– Вот ведь дуралей!… – Евдокия отстранилась, присела к секретеру.
Вынула чистый листок, обмакнула перо и принялась что-то царапать, проговаривая себе вполголоса:
– Я, Евдокия Егоровна Кулакова, находясь при трезвом уме и здравой памяти, составила настоящую дарственную грамоту о том, что добровольно передаю в безвременное пользование принадлежащие мне Тверские мануфактуры и иные здания общим числом тридцать семь штук Савелию Никифоровичу… Как фамилия-то у тебя? – Евдокия поклевала пером в чернильницу.
– Ты что это себе задумала, а? – насторожился Савка.
– Ах ты господи, сокол мой ясный! Чтобы не кручинился ты, что без роду, без племени да без гроша в кармане, сделаю-ка тебя, пожалуй, не последним богатеем!… За такого-то, поди, любая побежит? А? – Евдокия подмигнула. – Фамилия у тебя как?…
– Дык это, – Савка поскреб затылок, – Морозовы мы…
* * *
Новоиспеченный граф Лорис-Мельников давал бал. Сложно сказать, что послужило поводом. Толи окончательная победа над ветлянской чумой, толи назначение графа министром внутренних дел, то ли оба эти события сложенные воедино. Чрезвычайному губернатору Астраханской, Самарской и Саратовской волостей в кратчайшие сроки удалось обуздать эпидемию и наравне с лаврами полководца снискать себе славу ликвидатора заразы. Лорис-Мельников самолично объехал поволжские станице в конце января, как раз к моменту, когда остатки болезни улеглись сами собой. Из четырех миллионов ассигнованных средств граф истратил только триста тысяч, остальные вернул в казну, чем добавил своей персоне популярности, монаршей любви и недоверчивого недоумения со стороны нечистых на руку чиновников. То есть со стороны едва ли не всех чиновников. "Зачем вот так прямо было и возвращать?" – украдкой пожимали плечами знающие люди. – "Потратил бы на богоугодные дела: больницу бы где заложил или храм поставил, или пару мостов. И себя бы, конечно, не забыл… Народец бы в пояс кланялся, благодарил!… Нет же, надо обязательно сделать жест, мол, я весь в белом, зато остальные непременно, значит, казнокрады!" Ну да так знающие люди переговаривались между собой, да еще и шепотом, а сейчас громко возносили виновнику здравницы и горячо трясли руку.
Столичные виртуозы без устали выдавали полонезы, вальсы и мазурки, холеные лакеи лавировали меж питерского бомонда с подносами "Абрау-Дюрсо", свет сотен свечей колыхался от ветра вееров и вальсирующих пар. Бал набирал силу, щеки дам, бледные от пудры и перетянутых корсетов, наливались румянцем, бликовали по углам лорнеты, пристреливаясь по кавалерам.
Айва скучала в сторонке. Пусть она и принадлежала к знатному роду, но подобные светские рауты тяготили девушку, привыкшую к времяпрепровождению несколько иного толка. Ее стесняли невозможные пышные юбки, нанизанные на талию, будто на шампур, не позволял дышать корсет, придуманный, не иначе, европейскими инквизиторами. Вдобавок, из-за высоченных, призванных скрасить маленький рост каблуков, Айва переставляла ноги, будто ходули, совершенно не представляя, как станет танцевать. Эта торчащая во все стороны неловкость не могла не остаться незамеченной. Девушка ловила на себе насмешливые дамские взгляды, что уверенности не прибавляло. Еще не покидало девушку некое беспокойство. Праздничная зала неуловимо напоминала ту, в заброшенном доме. Казалось, сейчас стихнет гомон, погаснут свечи, прогорит камин, и откуда-нибудь явится черная фигура. Придет… За ней…
