Кир Булычев - Операция «Гадюка»
Гигантский отрезок времени!
Затем я решился и набрал телефон дяди Миши. Ему в конечном счете решать.
Никто не взял трубку. Затем включился автоответчик и сообщил мне, что Михаилу Ивановичу можно позвонить утром по такому-то телефону после девяти часов.
Может, он в командировке и именно сейчас прижимает к своей груди нашего Чехонина либо не выносит, когда его будят среди ночи.
Затем я позвонил во Внуково, чтобы узнать, когда ближайший рейс на Бологое. Таковых рейсов не оказалось.
Пока я занимался звонками, прошло минут десять-пятнадцать.
В коридоре послышались быстрые шаги.
В дверях возникла Калерия Петровна, свежая, веселая, бодрая и в меру накрашенная.
За ее спиной маячил охранник, который не пожелал оставить ее без внимания.
– Тут явилась, – сообщил он мне.
– Все правильно, – сказал я, не без труда принимая образ его строгого начальника. – Пропусти женщину и иди на пост.
Охранник был счастлив оттого, что им так хорошо командуют. Он шикарно развернулся и скрылся в темном коридоре.
– Гарик, – сказала Калерия, – ты опять за свое?
– Это был единственный способ его урезонить, – ответил я. – И сейчас не время быть деликатным.
– Не согласна, – сказала Калерия, – деликатным никогда не мешает быть. Быть деликатным – допустимо, – процитировала она известного мне поэта.
Она прошла к моему столику и взглянула на листки бумаги, на которых я записывал информацию и чертил загогулины, пока ждал ответа.
– Так, – сказала она. – Осталось три часа. Нам туда не успеть, а пускать на этом этапе чужих людей, даже очень умных и ответственных, мне не хочется.
– Мне тоже.
– Не зная, что происходит и в каком положении находится Егорка, мы можем наломать дров.
С этим я тоже не спорил.
– А что с Мишей?
Я сказал, что автоответчик отослал меня далеко.
– Давай я попробую другой телефон, – сказала Калерия.
Она села и набрала номер. Причем сделала это так, чтобы мне номер виден не был. Я не обижался. Как говорил Максим Горький совсем по другому поводу, некоторые вещи лучше не знать, потому что их значение ничего нам не дает.
– Галочка, – сказала Калерия, – извини, что тебя разбудила, но дело важное. Как мне отыскать Мишу?
Последовал какой-то короткий ответ.
Затем Калерия сказала:
– Извини, Миша, надеюсь, ты не успел заснуть?
После довольно длительной паузы, в ходе которой Калерии пришлось выслушать реприманд нашего дяди Миши, она сказала:
– С тобой хочет поговорить Гарик Гагарин. У него новости.
Калерия передала мне трубку, но дядя Миша не захотел со мной разговаривать.
– Это не телефонный разговор, – сказал он. – Буду через пятнадцать минут.
Он повесил трубку.
– Чудесные люди, – сказал я, – среди ночи вскакивают и несутся выполнять свой служебный долг. Ну прямо как Ленин.
– Ленин соблюдал режим, – серьезно ответила Калерия. Будто знала, как это было в Шушенском.
– Где вы его нашли? – спросил я.
– Тебе нужно знать?
– Нет.
Калерия велела мне притащить из библиотеки атлас, но библиотека была закрыта, и только с бескорыстной помощью охранника Федора, который почитал меня как отца родного, удалось вскрыть помещение и раздобыть атлас.
– Нас интересует не само Бологое, – сказала Калерия. – Нам любопытно, куда он двинется оттуда.
Мы в четыре глаза принялись шастать в окрестностях города вплоть до Твери, искали Максимовку или Максимово. И ничего не нашли.
Тут приехал дядя Миша.
Охранник Федор осознал важность события, в котором он принимает участие, и возгордился. Это выражалось, в частности, в том, что он предложил сгонять в кафе «Сумбур вместо музыки» на соседней улице, открытое круглые сутки, и принести сандвичей и выпить.
Мы не воспользовались предложением.
Закрыли дверь и уселись за стол думать.
Вернее, это охранник Федор был уверен, что мы думаем.
Все было сложнее.
– Сам явился? – спросил дядя Миша.
Я показал ему телеграмму.
– А других адресов ему мы не дали, – сказал осуждающе дядя Миша.
– Других у него нет.
– Значит, делаем так, – сказал дядя Миша. – На перроне в Бологом поезд должен встречать наш сотрудник. Он передаст Егору конверт с деньгами и все телефоны.
– Он его узнает?
– А факс зачем изобретали? – спросил дядя Миша. – Рожа его лица у нас оттиражирована многократно.
– Что дальше? – спросила Калерия.
– А между тем Гарик вылетает в Бологое на вертолете.
И было все в порядке, а все проблемы решились сами собой, и Земля была спасена.
Но...
– Тут есть одна заминочка, – сказал дядя Миша.
Он вытащил расческу и прошел умело по линии раздела левых и правых волос.
– Не люблю я этих «но», – сказала Калерия, выразив и мою точку зрения.
– Дело в том, что меня повысили по службе, – сказал дядя Миша.
– Кому же ты мешал? – спросила догадливая Калерия.
– Я обязан был докладывать о своих... находках. Моя фирма подчинялась непосредственно президентской администрации, так что начальников у меня было немного и о моих бредовых приключениях они знать не желали. У них были дела поважнее.
– Удобно устроился! – похвалила дядю Мишу Калерия.
Дядя Миша не оценил комплимента Калерии Петровны. Он переживал свои обиды.
– В ФСБ решили, что мне Нижний мир не по зубам, хотя они совершенно не представляют, что это такое и кому он по зубам. Я просил оставить меня консультантом. Но я не из их конторы, и они наивно полагают, что обойдутся без меня, без вас, без специалистов.
– И где ты теперь?
– Я первый заместитель главного советника. С правом проезда в служебном авто без билета.
– А что за люди пришли вместо тебя? – спросила Калерия.
– Хорошие люди, советские люди, преданные люди. Но пока они сообразят, что держат в лапах раскаленный кирпич, рук уже не будет.
– И что ты делаешь?
– Пишу докладные президенту и близким к нему людям.
– И они не отвечают.
– Пока не отвечают, так как заняты реорганизацией.
– Чем ты можешь нам помочь?
– Старыми связями, – ответил дядя Миша и взял телефонную трубку.
Он подождал гудков шесть. Потом кто-то подошел.
– Иван Сергеевича можно побеспокоить? – спросил дядя Миша. – А когда будет? А кто за него? Да не беспокойся, это я, ты мой голос знаешь. Ну ладно, ладно, утром позвоню.
Дядя Миша положил трубку и сказал:
– Только не падайте духом.
Как будто кто-то, кроме него, пал духом.
Дядя Миша позвонил еще в одно место. Там никто не подошел.
– Ладно, – сказал он, как будто не признавая поражения, – утро вечера мудренее. С утра займемся.
Калерия не стала с ним спорить. Ничего, кроме огорчений, спор не смог бы принести.
