Аркадий Стругацкий - Полдень, XXII век
— Вы подготовлены к работе? — спросил Сидоров.
— Да, — сказал Гальцев.
— Еще как, Михаил Альбертович, — сказал Сорочинский. — От зубов отскакивает!
Сидоров подошел к Яйцу и потрогал его прохладную полированную поверхность. Потом он спросил:
— Вы знаете, что это такое? Вы, Гальцев.
Гальцев поднял глаза к потолку, подумал и сказал монотонным голосом:
— Эмбриомеханическое устройство МЗ-8. Механозародыш, модель восьмая. Автономная саморазвивающаяся механическая система, объединяющая в себе программное управление МХФ — механохромосому Фишера, систему воспринимающих и исполнительных органов, дигестальную систему и энергетическую систему. МЗ-8 является эмбриомеханическим устройством, которое способно в любых условиях на любом сырье развертываться в любую конструкцию, заданную программой. МЗ-8 предназначен…
— Вы, — сказал Сидоров Сорочинскому.
Сорочинский отбарабанил:
— Данный экземпляр МЗ-8 предназначен для испытания в земных условиях. Программа стандартная, стандарт шестьдесят четыре: развитие зародыша в герметический жилой купол на шесть человек, с тамбуром и кислородным фильтром.
Сидоров посмотрел в окно и спросил:
— Вес?
— Примерно полтора центнера.
Разнорабочие экспериментальной группы могли всего этого и не знать.
— Хорошо, — сказал Сидоров. — Теперь я сообщу вам то, чего вы не знаете. Во-первых, Яйцо стоит девятнадцать тысяч человеко-часов квалифицированного труда. Во-вторых, оно действительно весит полтора центнера, и там, где понадобится, вы будете таскать его на себе.
Гальцев кивнул. Сорочинский сказал:
— Будем, Михаил Альбертович.
— Вот и прекрасно, — сказал Сидоров. — Вот сразу и начинайте. Катите его к лифту и спустите в вестибюль. Затем отправляйтесь на склад и получите регистрирующую аппаратуру. Затем можете идти по своим делам. Явитесь со всем грузом на аэродром к десяти вечера. Попытайтесь не опоздать.
Он повернулся и вышел. Позади раздался тяжелый гул: группа Сидорова приступила к выполнению первого задания.
На рассвете грузо-пассажирский стратоплан сбросил птерокар с группой над Вторым Курильским проливом. Гальцев с большим изяществом вывел птерокар из пике, осмотрелся, поглядел на карту, поглядел на компас и сразу отыскал Байково — несколько ярусов двухэтажных зданий из белого и красного литопласта, охвативших полукругом небольшую, но глубокую бухту. Птерокар, выворачивая жесткие крылья, приземлился на набережной. Ранний прохожий (юноша в тельняшке и брезентовых штанах) объяснил им, где находится управление. В управлении дежурный администратор острова, он же старший агроном, пожилой сутулый айн, встретил их приветливо и пригласил к завтраку.
Выслушав Сидорова, он предложил на выбор несколько невысоких сопок у северного берега. Он говорил по-русски довольно чисто, только иногда останавливался посередине слова, как будто не был уверен в ударении.
— Северный берег — это довольно далеко, — сказал он. — И туда нет хорошей дороги. Но у вас есть птеро…кар. И потом, я не могу предложить вам что-нибудь ближе. Я плохо понимаю в физических опытах. Но бо́льшая часть острова занята под бахчи, баштаны, парники. Везде сейчас работают школьни…ки. Я не могу рис…ковать.
— Никакого риска нет, — сказал Сорочинский легкомысленно. — Совершенно никакого риска.
Сидоров вспомнил, как однажды он целый час просидел на пожарной лестнице, спасаясь от пластмассового упыря, которому для самосовершенствования понадобилась протоплазма. Правда, тогда еще не было Яйца.
— Спасибо, — сказал он. — Нас вполне устраивает северный берег.
— Да, — сказал айн. — Там нет ни бахчей, ни парников. Там только береза. И еще где-то там работают архео…логи.
— Археологи? — удивился Сорочинский.
— Спасибо, — сказал Сидоров. — Я думаю, мы отправимся сейчас же.
— Сейчас будет завтрак, — вежливо напомнил айн.
Они молча позавтракали. Прощаясь, айн сказал:
— Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь… как это… без стес…нения.
— Нет, мы не будем… как это… стес…няться, — заверил Сорочинский.
Сидоров глянул на него, а в птерокаре сказал:
— Если вы, юноша, позволите себе еще такую выходку, я вас выставлю с острова.
— Прошу прощения, — сказал Сорочинский, сильно покраснев. Румянец сделал его смуглое лицо еще более красивым.
На северном побережье действительно не было ни бахчей, ни парников и была только береза. Курильская береза растет «лежа», стелется по земле, и ее мокрые узловатые стволы и ветви образуют плотные, непроходимые переплетения. С воздуха заросли курильской березы представляются безобидными зелеными лужайками, вполне пригодными для посадки не очень тяжелых машин. Ни Гальцев, который вел птерокар, ни Сидоров, ни Сорочинский понятия не имели о курильской березе. Сидоров показал на круглую сопку и сказал: «Здесь». Сорочинский робко взглянул на него и сказал: «Хорошее место». Гальцев выпустил шасси и повел птерокар на посадку прямо в центр обширного зеленого поля у подножия круглой сопки.
Крылья машины замерли, и через минуту птерокар с треском зарылся носом в хилую зелень курильской березы. Сидоров услышал этот треск, увидел миллион разноцветных звезд и на время потерял сознание.
Потом он открыл глаза и прежде всего увидел руку. Она была большая, загорелая, и свежепоцарапанные пальцы ее словно нехотя перебирали клавиши на пульте управления.
Рука исчезла, и появилось темно-красное лицо с голубыми глазами в женских ресницах.
Сидоров, кряхтя, попробовал сесть. Очень болел правый бок, и саднило лоб. Он потрогал лоб и поднес пальцы к глазам. Пальцы были в крови. Он поглядел на Гальцева. Тот вытирал разбитый рот носовым платком.
— Мастерская посадка, — сказал Сидоров. — Вы меня радуете, специалист по нематодам.
Гальцев молчал. Он прижимал к губам скомканный носовой платок, и лицо его было неподвижно. Высокий дрожащий голос Сорочинского произнес:
— Он не виноват, Михаил Альбертович.
Сидоров медленно повернул голову и посмотрел на Сорочинского.
— Честное слово, не виноват, — повторил Сорочинский и отодвинулся. — Вы посмотрите, куда мы сели.
Сидоров приоткрыл дверцу кабины, высунул голову наружу и несколько секунд разглядывал вырванные с корнем, изломанные стволы, запутавшиеся в шасси. Он протянул руку, сорвал несколько жестких глянцевитых листочков, помял их в пальцах и попробовал на язык. Листочки были терпкие и горькие. Сидоров сплюнул и спросил, не глядя на Гальцева:
