Джо Хилл - Произраки двадцатого века
Хотя Эдди Прайор еле-еле успевал по всем предметам, кроме трудового воспитания, и за плохое поведение почти каждую неделю оставался после уроков, он обладал не меньшей харизмой, чем Кэмерон Ходжес. Ничто не нарушало его благодушного настроения, и эта черта оказывала сильное впечатление на окружающих. Более того, его неуемная веселость и стремление во всем видеть смешное были так заразительны, что никто не мог на него долго сердиться. Если учитель выставлял Эдди из класса за ту или иную выходку, тот спокойно пожимал плечами — словно говорил: «Кто может разобраться в этом сумасшедшем мире?» — неторопливо собирал вещи и вразвалочку покидал кабинет, ухмыльнувшись напоследок классу, что неизменно вызывало цепную реакцию смешков. А на следующий день тот же самый учитель, выдворивший Эдди из класса, перекидывался с ним мячом на перемене и обсуждал последний бейсбольный матч.
Мне кажется, что популярных ребят от непопулярных отличает одно, и это качество было общим у Эдди Прайора и Кэмерона Ходжеса: уверенность в себе. Эдди знал, кто он такой. И он принимал себя таким. Собственные неудачи и недостатки не волновали его. Каждое слово Эдди было бездумным и чистым выражением его истинной личности. А я не имел четкого представления о себе и все время оглядывался на окружающих. Я пристально следил за ними, одновременно надеясь и страшась, что в их глазах и лицах я увижу того, кого видели они, когда смотрели на меня.
И поэтому в следующий миг, когда мы с Эдди в обнимку отошли от Кэмерона, я испытал внезапный и невероятный психологический сдвиг. В поисках выхода из ловушки, куда я загнал себя сам, я вырвал из рук Кэмерона его контрольную и пришел в ужас от того, на что готов пойти ради собственного спасения. Я по-прежнему пребывал в отчаянии и ужасе — но вместе с тем я испытывал восторг. Меня распирало от счастья, потому что рука Эда Прайора лежала на моем плече, словно мы были старыми друзьями, выходящими из таверны «Белое дуло» в два часа ночи. С радостным удивлением я слушал, как Эд называет приятеля своей матери крикливой сукой. Мне это показалось остроумнейшей шуткой, достойной Стива Мартина.[63] И в результате я сделал то, что пять минут казалось абсолютно невозможным. Я отдал Эду листки Кэмерона.
— Говоришь, два первых вопроса ты уже сделал? Тогда держи. Ты быстрее спишешь то, что осталось. А я возьму после тебя, — сказал я.
Он ухмыльнулся, и на его по-детски пухлых щеках заиграли ямочки.
— А ты-то как попал в этот переплет, Лернер?
— Да просто забыл. На истории я вообще ничего не слышу. Ты знаешь Гвен Фрэзьер?
— Угу. Дура уродливая. И что?
— Эта уродливая дура не носит трусов, вот что, — сказал я. — Она сидит рядом со мной и постоянно разводит колени. И пол-урока на меня пялится ее волосатая дырка. Какие тут, к черту, контрольные!
Он захохотал, да так громко, что на нас оглянулся весь двор.
— Наверное, Фрэзьер проветривает ее, чтобы подсушить болячки от герпеса. Ты смотри, поаккуратней с ней, приятель.
Он снова залился смехом и смеялся до тех пор, пока слезы не потекли у него из глаз. Я тоже смеялся, хотя со мной это случается редко, и каждый мой нерв восторженно трепетал. Он назвал меня приятелем.
Насколько я помню, контрольную Кэмерона он так и не вернул, и мне пришлось сдать свои листки без единого ответа. Честно говоря, этот момент почти стерся из моей памяти. Однако с того дня я стал ходить с Эдди. Он любил рассказывать о своем старшем брате Уэйне — тот провел в детской колонии четыре недели из трехмесячного срока за поджог чьей-то машины, потом сбежал и теперь бродяжничал. Эдди говорил, что иногда Уэйн звонит ему, чтобы похвастать о шлюхах, с которыми переспал, и о головах, которые разбил. Я толком не понял, на какие средства живет его старший брат. Один раз Эдди обмолвился, что Уэйн нанимается разнорабочим на фермы в Иллинойсе. В другой раз — что он ворует машины для детройтских негров.
Днем мы часто встречались у пятнадцатилетней Минди Акерс. Она присматривала за младенцем в квартире на цокольном этаже напротив жилища Эдди. В той квартире пахло плесенью и мочой, но мы просиживали там часами, курили сигареты, играли в шашки, а голый младенец ползал у нас под ногами. А иногда мы с Эдди ходили по дорожке через лес за парком Кристобел на бетонный пешеходный мостик, висящий над шоссе 111. Эдди всегда брал в таких случаях бумажный пакет с мусором, чаще всего — из квартиры, где работала Минди: полные детского дерьма памперсы, промокшие упаковки, оставшиеся от еды из китайского ресторана. Этот мусор он как бомбы сбрасывал на проходящие под мостиком грузовики. Однажды он попал памперсом в огромную фуру с оленьими рогами на капоте, разрисованную по кузову красными языками пламени. Памперс ударился о лобовое стекло и лопнул, взорвавшись брызгами ядовито-желтого поноса. Завизжали тормоза, из-под шин повалил черный дым. Водитель гневно нажал на сигнал, и от звука мощной сирены мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Мы схватились за руки и побежали прочь, смеясь.
— Поднажми, жирная задница! Может, он гонится за нами! — кричал Эдди.
Я бежал, но только потому, что наслаждался бегом. Вряд ли водитель бросил бы грузовик и помчался за нами. Тем не менее было приятно притвориться, будто мы убегаем от погони.
Потом, в парке, мы немного успокоились и перешли на шаг, но все еще не могли отдышаться. Эдди сказал:
— Дальнобойщики — самая вонючая разновидность живых существ на всей Земле. После рейса они воняют, как ведро с мочой.
Я не очень удивился, когда через некоторое время узнал, что приятель матери Эдди — та самая крикливая сука — водил фуру
Иногда Эд заходил ко мне, в основном — чтобы посмотреть телевизор. У нас хорошо принималось большинство программ. Эда очень интересовал мой брат. Он расспрашивал меня о его состоянии и просил показать, над чем работает Моррис в подвале. Эдди даже вспомнил, что видел по телевизору, как Моррис запустил цепную реакцию домино на своей картине с грифоном и рыцарями, хотя было это более двух лет назад. Вслух Эд не говорил этого, но его, кажется, восхищал тот факт, что он лично знаком со слабоумным гением. Наверное, он с таким же энтузиазмом отнесся бы к брату, если бы Моррис был безруким или карликом. Эду хотелось встретить чудо. И вы знаете, как бывает: иногда люди получают больше, чем им по зубам.
В один из визитов Эдди пошел взглянуть на последнюю версию крепости Морриса. Моррис тогда соорудил из полусотни коробок сеть туннелей — чудовищного осьминога с восемью длинными коридорами, тянущимися к огромной центральной коробке из-под проекционного экрана. Было вполне логично раскрасить коробки так, чтобы они и цветом напоминали осьминога — эдакого злобного кракена из скандинавского мифа. Несколько толстых, похожих на хоботы «рук» действительно были зелеными с красными дисками, изображающими присоски. Но остальные щупальца Моррис строил из остатков от предыдущих проектов: одно — из коробок из-под желтой подлодки, на другом виднелись части космического корабля — подкрылки, иллюминаторы и множество американских флагов. А большая коробка в центре была не покрашена, а обтянута мягкой проволочной сеткой, причем наверху Моррис свернул проволоку в два кривобоких рога. Сама крепость производила впечатление самодельной игровой площадки — пусть яркого и необычного, но все-таки простого сооружения. Ребенок может построить такое сам или с помощью отца. И лишь эта деталь — необъяснимые рога из сетки — неоспоримо свидетельствовали о том, что перед вами творение человека, чьи шарики очень далеко заехали за ролики.
