Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)
Я принял поднос. Сахар, печенье, лимон, которого так недоставало ночью Юреневу.
– И часто у вас селят гостей на положении иностранцев? – усмехнулся я.
– Ну что вы, – виновато сказала дежурная. – На моей памяти вы второй, а я здесь семь лет работаю.
– Кто же был первым?
– Да так… Вроде вас… – Дежурная смутилась. – Только нам не положено интересоваться.
– Ну да, не положено, – кивнул я. – А почему вы не идете домой? Дежурство, кажется, заканчивается утром?
– Да жду я, – вздохнула дежурная и испуганно оглянулась. – Вот жду.
– Чего? – удивился я.
– Мне к обеду надо быть в больнице, а я в Бердске живу. Это что же, ехать домой и сразу обратно?
– Простите, я не знал… – Кофе она сварила отменный. – Болеет кто-нибудь?
– Да дед у меня… – Произнесла она беспомощно. – Дед у меня отморозил пальцы.
Дедом она называла мужа, это я понял. Но что-то он там залежался в больнице: июль на дворе. На всякий случай я поддержал дежурную: зимы у нас суровые, я, помню, в детстве приморозил пальцы на ноге, до сих пор ноют на холод. Помните, небось, какую обувку таскали после войны?
Дежурная кивнула:
– Помню…
Получилось у нее жалостливо. Она явно искала утешения. Может, и с кофе потому так ко мне спешила.
– Я утром звоню домой. Я всегда утром звоню, у нас телефон у соседки. Веранды рядом, крикни, дед сразу слышит. А тут говорит мне: нет деда, увезли деда. Куда, говорю, увезли! А в больницу. У меня аж сердце захолонуло. Что, кричу, сердце? Да нет, говорит, ты успокойся. Просто деда к хирургу свезли, пальцы он на руках поморозил. Ты после дежурства беги в больницу, там недалеко, сама поспрашиваешь, узнаешь. Видишь, вот как оно.
– Не понимаю, – сказал я, отставляя пустую чашку. – Когда ваш дед отморозил пальцы?
– Утром, – дежурная скорбно опустила глаза. – Я же говорю, звоню утром соседке, у нас веранды рядом…
– Что значит утром? Сегодня утром?
– Ага, – в усталых глазах дежурной таилось непонимание, беззащитность, испуг. – Я звоню, а соседка: ты успокойся, дескать, пальцы он поморозил…
– Он на морозильной установке работает?
– Да ну вас, – отмахнулась дежурная испуганно. – Я и не слышала про такую. Он у меня баньку топит по средам, всегда почему-то по средам. Сколько раз говорила, топи как люди, по субботам топи. А он любит по средам, такой у него день. И греется. Заляжет на полке и греется. И зимой греется, и летом, ему все равно. И вчера так лег, а утром, нате вам, отвезли к хирургу.
– Может, сломал руку? Не отморозил.
– Да ну вас. Я тоже так думала.
– Ну, не сломал, обжег. Или ошпарил там. В баньке-то.
– Да отморозил. Говорят, отморозил. Я до хирурга дозвонилась, отморозил. Оттяпают теперь пальцы
– Так уж сразу оттяпают?
– А чего? – возразила дежурная с каким-то непонятным мне вызовом. – Хирург сам сказал, будет резать пальцы.
Я не знал, как ее успокоить. Врачам виднее, в конце концов.
Конечно, виднее, она не спорит.
Дежурная разгорячилась.
Дед у нее смирный, пенсии радуется, почти не пьет. Она подозрительно повела носом, но бутылки я предусмотрительно спрятал. Истопит баньку, погреется. Ей, наверное, давно хотелось выговориться. Жил и жил, век так живи, только вот эти письма…
– Какие письма?
– Ну да, вы же не знаете, – виновато потупилась дежурная, – дед вдруг письма стал получать. Много писем.
– От родственников?
– Да где у него столько? – дежурная быстро оглянулась на дверь и подошла поближе. – Я тоже сперва подумала – от родственников. А там каждый день штук по десять, даже из Вашингтона. Откуда у него в Вашингтоне родственники?
– По десять? Из Вашингтона?
– Ага. Я соседей стала стесняться. Говорила сперва, мол, дальние дядьки отыскались у деда. А какие там дядьки? То баба пишет, вместе, мол, жили, зачем забыл? То мужик какой-то, ссылается, на Вятке шли по одному делу. А из Вашингтона который, тот непонятно, не по-нашему, но тоже, чувствуется, с обидой. Все с обидой, с жалобой, с просьбами, – дежурная смотрела на меня круглыми желтыми глазами. – У одного дом сгорел, другой судится, третья денег просит, зачем, мол, забыл? А я деда знаю, он всю жизнь у меня под боком, да и что мы кому отправим – у деда всего-то пенсия, а я дежурю. В Вашингтон, наверное, и не отправишь? – спросила она неожиданно. – Хоть по миру иди, что отправишь? Хорошо, я Юрию Сергеевичу пожаловалась. Тоже, родственники!.. Он сказал: разберемся, и разобрался, видать, никто больше не пишет. Дядька был настоящий в Казани, и тот перестал писать. Вот как! А тут такое, пальцы на руках поморозил… – Она опасливо перекрестилась. – Небось, весь Бердск уже знает.
– Разобраться надо, – хмуро кивнул я. – Но вы сперва все-таки сходите к хирургу.
– Вот я и собираюсь.
– А пакет вы принесли? – кивнул я. Мне хотелось отвлечь дежурную от печальных мыслей. – Я проснулся, а под дверью пакет.
– Какой пакет?
– А вон…
– Да нет. Я не приносила. Это, может, программа. Вы ведь к Юрию Сергеевичу приехали?
– В некотором смысле…
Дежурная вздохнула. Но женщина она оказалась отзывчивая, сварила еще чашку кофе, даже принесла спички. И, ушла, наконец.
Я закурил и устроился в кресле.
Я почти не спал, голова после встречи с Юреневым была тугая. Бездумно я обратил взор горе и увидел под самым потолком паучка. Паутинка была совсем прозрачная, казалось, паучок карабкается прямо по воздуху. Ему хорошо. У него не было моих загадок. Зачем я, собственно, приехал? Что меня пригнало сюда? Мог себе трястись в поезде, добраться до Благовещенска, у Светки Борзуновой выходит книга. В Хабаровске Тимка Скукин. Это у него фамилия такая, а вообще-то с ним не соскучишься. Но ведь приехал, чего виниться задним числом? Я виноват, что они все тут чокнутые? Или это я чокнутый?
Без всякого интереса я дотянулся наконец до серого пакета и вскрыл его.
Фотографии. Три штуки.
Я всмотрелся.
Непонятно, знакомо как-то…
Пятиэтажный большой дом фасадом на знакомый проспект…
Сосны с обломанными ветками… Ветром их обломало?..
Битый бетон на продавленном асфальте, в стене дома на уровне четвертого этажа дыра, будто изнутри выдавили панель…
Недурно там, видно, грохнуло.
Я отчетливо видел отвратительно обнаженную квартиру – перевернутое кресло, завернутый край ковра, битое стекло стеллажей.
С ума сойти, я узнал квартиру!
Конечно…
Кресло столь редкого в наши дни рытого зеленого бархата… Семейный портрет с обнаженной женщиной в центре… Как он не сорвался со стены?.. Письменный стол… Книги, книги, книги… Среди них должны быть и мои…
