Адам Вишневский-Снерг - Робот
Понимать или чувствовать? - внезапно мне вспомнились те самые страшные глаза. Четыре свободные переборки продолжали ждать, где-то на краю муравейника плененных зениц. Кто должен был вскоре занять эти места? Люди среди машин - разбитые, тщательно перемешанные с ними и - что самое удивительное - внешне настолько похожие, мы не могли отыскать друг друга, даже относительно самих себя, не говоря уже о том, чтобы договориться, понять и погрузиться в том, что здесь было лишь пустым термином - доверии. Мы не умели выделить, отличить себя от них: настолько мы были законспирированы. Ведь если бы не это глубочайшее укрытие, сколько времени прожили бы здесь те из нас - безумцы - которые хотя бы разок выдали себя среди них одним неосторожным жестом, слогом, одним лишь предсказанием мысли? Как долго могли выжить те два не известных мне настоящих человека, которые до сих пор не были демаскированы как личности в однородном поле, посторонние тела в сплоченной конструкции, эти двое последних - если их, как ранее меня, их не посчитали сумасшедшими?
Они победили. Не люди и не животные - машины. Только они одни были неуничтожимы; их можно было умножать до бесконечности.
Когда в течение тысячелетий люди, засмотревшись в свои внешние формы, обманывались тем, что именно эти формы: пальцы на руках, уши, глаза, прямохождение, а прежде всего, мозг, очеловечат их, многие задавали себе вопрос: что произойдет в неизбежном будущем, когда прямоходящий манекен, покрытый снаружи и набитый изнутри синтетической плотью, надлежащим образом пошевелит своими конечностями и, обратив заполненную электронными мозгами голову к своему создателю, произнесет необыкновенно убедительным тоном: "Человек - это как раз я!". И многие футурологи испытывали всю угрозу подобной возможности, которая равнялась видению упадка человека как выделенного вида и значимости, ведь можно было представить также и то, что такое до совершенства подделанное творение испытывает боль или наслаждение, что время от времени оно боится, чего-то желает и, бывает, нежным голоском признается в любви; ведь все в нем, любые чувства и проявления можно было вызвать, введя в его внутренности аналогичные системы, которые бы различные состояния - в конце концов, это было бы исключительно технологической проблемой. Можно было себе представить, что лишь тогда - а не значительно раньше - в эпоху, создающую возможность производства громадного количества подобного рода роботов, всплывет и моральная проблема, абсолютно неразрешимая при отсутствии каких-либо отличительных критериев. Проблема? Конечно: потому что отключить автомат или убить человека - это совершенно разные вещи.
Сколько же обманов принесла блаженная уверенность, что до машины приказ мог дойти только по проводам в виде импульса тока или же посредством радио с помощью электромагнитной волны, излучаемой генератором и поглощаемой резонатором, но ни в коем случае путем, прекрасно известным даже детям: механическим, преодолевая расстояние гортань - ухо, то есть, в форме словесно отданной команды! В данном случае должны были отпасть критерии разума и сердца: первые - поскольку электронный мозг действовал более эффективно, чем естественный; а вторые - поскольку добро и зло менялись местами в зависимости от точки зрения. Имелись различные формы передачи приказов, и эти команды направлялись различным устройствам; но в хаосе несущественных понятий лишь вольная воля могла сотворить человека, воля, равнозначная ответственности за свои собственные действия, существование которой проявлялось через отношение к приказу.
Машина - независимо от степени ее сложности - выполняла приказ автоматически, находя в нем первый источник и окончательную цель собственного бытия; она реализовывала программу, пускай даже самую сложную, в соответствии со своим предназначением, если только ее запускали соответствующим ключом и если, естественно, машина не была сломана. Многофункциональные машины никаких новых качеств не вносили; они тоже были орудиями, разве что универсальными. Зато любой приказ, в самом широком понятии этого слова, понимаемый как внутренний или внешний импульс - для человека был исключительно информацией о состоянии всего мира, выраженной в виде формулы: "Произойдет то-то и то-то, если ты не сделаешь того-то и того-то"; следовательно, такой приказ был всего лишь подвешенным в сознании сигналом: звуком, цветом, формой, запахом, впечатлением формы - и все вместе, побудительным импульсом, воспринятым чувствами, до тех пор не переложенным в действия, пока человек не противопоставил его своим индивидуальным чувствам, принципиально недоступным командному центру. По этой причине, человек, к которому ошибочно относились как к инструменту был полностью бесполезен; более того: он мог посчитать машиной тот самый командный центр, который посчитал его орудием.
Машины существовали с беспамятных времен. Неоднократно я прослеживал их на своих экранах в кабине-лаборатории. Они гораздо лучше знали, чем являются в действительности, и совершенно не скрывали этого в тайне. Разве сами они не определяли себя своими же собственными словам, когда по кругу, словно заигранные пластинки, повторяли в Нюрнберге с мест для обвиняемых: "Мы всего лишь выполняли приказы. Мы не несем никакой ответственности"? И действительно, они были освобождены от самостоятельного мышления и чувств: некто иной думал и чувствовал за них: в их понятии это был Фюрер-Сверхчеловек, в понятии других - параноик, который, находясь в изоляции, был бы совершенно бессилен, возможно, даже смешон. Только стадо машин жаждало однонаправленных приказов. Историю - как бы наверняка сказал Асурмар-Человек - нельзя описать или объяснить с помощью всего лишь одного окрика: "Горстка извращенцев!" Толпы захватчиков, с охотой нарушающих границы, равно как и добросовестные сотрудники концлагерей, в большинстве своем состояли из машин с глубоко укоренившейся моралью.
Вот что пришлось мне осознать, чтобы оправдать убийство, поскольку труп Асурмара-Робота лежал возле топчана; тело из плоти и крови - этого скрыть было нельзя. Теперь я уже знал, что в данный момент в нашем сегменте меня окружают только похожие на реальных людей плоды Механизма; вот только сам я до сих пор еще не был уверен в том, а являюсь ли человеком я сам.
19. ТАРАН
Еще раз я выбрался в город статуй. Мною не руководил интерес дальнейшей судьбой водителя "ога" или же надежда, что там мне удастся спрятаться перед орудиями Механизма; я подчинился немой просьбе Ины, ее последней воле, выраженной словами: "Есть нечто хуже, чем смерть", которыми она дала мне понять, как было ей страшно при мысли о том, чтобы занять место среди искалеченных, ни живых, ни мертвых тел - среди плененных в параллелепипедах зеркальной камеры препаратов.
