Сергей Абрамов - Рай без памяти
– Он все еще по-земному считает, – сказал мой Зернов, – забыл о восемнадцатичасовых сутках.
– В сущности, «переход» блокирован круглые сутки, кроме двух часов после полудня, во избежание излишних передвижений. На пешеходные блуждания в «проходах» решаются только энтузиасты, – заметил его двойник. – Общаться можно и так.
Мерцающие стены исчезли – их сменила гигантская карта продтрассы и Города, вернее, макет, освещенный невидимым источником света. Точь-в-точь как тот псевдо-Париж, который мы наблюдали с Толькой в Гренландии. Отчетливо были видны лесное шоссе, заставы, улицы, даже дома. А по улицам, если вглядеться, можно было рассмотреть и движение экипажей, омнибусов, даже крохотных пешеходов в тени многоэтажных небоскребов, похожих на стеклянные пеналы, поставленные торчком.
– Занятная карта, – сказал Зернов-дубль. – Я и сам не понимаю, как это сделано.
Под картой восседал за непривычного вида клавиатурой очкарик в белом халате моих примерно лет. Полы халата открывали такой же, как и у меня, золотогалунный мундир.
– Полицейский? – удивился я.
– Здесь все полицейские, – сказал Зернов-второй. – Даже я. Только без мундира. Горт! – позвал он.
Очкарик поднял руку с клавишей.
– Слушаю, шеф.
– Что нового?
– Директива фуд-управления. Еще два пункта во французском секторе. В третьем и четвертом арондисмане. Виноторговец Огюст и бакалейщик Пежо.
– Заказ уточнен?
– Конечно. Списки уже переданы в Эй-центр.
– Есть отказный сигнал?
– Нет.
– Что предлагаете?
– Продлить восьмой рейс. По улицам Плесси и Мари Жорден, всего двадцать минут. Вот так… – Он провел указкой над макетом, будто скользнувшей по невидимому стеклу, предохраняющему модель Города от прикосновений.
– Действуйте.
Очкарик и карта растаяли за мерцающей пленкой стены, снова возникшей в пространстве.
– В сущности, это какой-то вид телевидения, – заметил я.
– Не совсем. Фокус безлинзовой оптики. Будущее голографии и лазерной техники. Кстати, – усмехнулся Зернов-второй, – задай вы мне этот вопрос даже месяц назад, я бы не сумел ответить. Впервые бы услыхал это слово. Мы говорим «видимость», а по-русски, если точнее перевести, – «смотрины». Смешно, правда? Но смех смехом, а в нашей оптической лаборатории мы уже подбираемся к этому чуду. Полегоньку-помаленьку, вроде как у меня к секрету силового поля. Ну а если говорить о телевидении в его земном понимании, то при желании мы бы за полгода сконструировали и телепередатчик и телевизор.
Но моего Зернова интересовала другая тема:
– Значит, в твоем распоряжении и входной контроль, и телепортация?
– Да, механизм управления настроен на мои биотоки.
– А ты можешь, скажем, снять контроль, сохранив блокаду телепортации?
– Зачем?
– Ты же мои мысли читаешь, чудак. Зачем спрашиваешь?
– Для уверенности.
– Может создаться ситуация, когда нам понадобится свободный вход с одновременным ограничением передвижения внутри.
Зернов-второй понимающе усмехнулся:
– Свободный вход для всех, а блокада против одного?
– Пять с плюсом.
– Но он всегда может воспользоваться «проходами».
– Его можно задержать.
– Трудно. «Проходы» – это лабиринт. Даже я всех не знаю.
– Меня интересует только один – к управлению выходом из континуума. Энд-камера.
– Единственный механизм, не подчиненный моему управлению, – вздохнул Зернов-второй.
– Для чего он понадобился?
– Вероятно, его задумали на случай непредвиденной катастрофы, стихийного бедствия, которое иногда трудно предвидеть даже сверхразуму. Допустим, какого-нибудь обвала или наводнения, когда любой грузовик с продовольствием окажется под угрозой гибели. Тогда на время ремонтных работ и предусмотрено действие механизма. А управление им создатели этого мира сочли возможным доверить только главе государства.
– Каким образом? Не состоялась же встреча на высшем уровне.
– Зачем? Бойл просто знает, что он один может нажать кнопку. Знание запрограммировано.
– Значит, он в любую минуту может лишить Город продовольствия? – вмешался я.
– Если захочет – да. Но никто, кроме него и меня, об этом не знает.
– Мы знаем, – загадочно сказал мой Зернов.
41. НИКАКИХ СЛУЧАЙНОСТЕЙ
Я не могу быть историком восстания не потому, что не способен к историческим обобщениям, а просто потому, что я его не видел. Избранный в Центральный повстанческий штаб, я просидел безвылазно на втором этаже отеля «Омон», ничего не видя, кроме хлопающих дверей, входящих и выходящих людей, табачного дыма и зашторенных окон; просидел до той самой минуты, когда пришла и моя очередь предъявить уже не мундирным патрульным свою пластмассовую красную фишку. Она служила паролем и пропуском, гарантировала безопасность в случае нападения своих и давала право руководства любой не имевшей командира повстанческой группой.
Полицейская хунта справляла свой триумфальный день пышно и пьяно. Повсюду развевались расшитые золотом флаги, превращавшие улицы в некое подобие галунных мундиров. Желтые розы цвели на кустах и на окнах. И пьяны на этот раз были не только полицейские, пьющие без просыпу Бог знает какие сутки: специальным указом властей с утра была объявлена бесплатная раздача вина не только в ресторанах, барах и кафетериях, но и в каждой торгующей вином лавчонке, где для этого были сооружены специальные стойки: пей сколько влезет. И пили. К полудню, по-здешнему к девяти утра, на улицах плясали и горланили, как на ярмарочной попойке, толпы пьяных людей. Что-то вроде карнавала не то в Зурбагане, не то в Лиссе, когда-то описанного Грином. Только женщин было сравнительно мало: они, должно быть, прятались по домам, не рассчитывая на защиту полиции в случае неизбежных скандалов. Галунщики сами затевали скандалы по всякому поводу и без повода, палили куда попало, как супермены из американских вестернов, и ни пьяницы на улицах, ни замкнувшиеся на все замки и запоры их жены и дочери даже и думать не думали, чем может закончиться эта пародия на гриновский карнавал.
Меня равно поражали и беспечность хозяев Города, их полная неосведомленность о том, что назревало у них под носом, и продуманная оперативность повстанческого штаба и его якобинских сил: вспоминалось зерновское: «С нами или без нас, а они свое дело сделают». И они делали его согласованно, четко и почти безошибочно. Ошибки, конечно, были, но и они уже не смогли ни сдержать, ни ослабить развернувшейся пружины восстания. Она начала раскручиваться сразу же после полудня, чтобы к концу дня, а точнее, к началу полицейского банкета в «Олимпии» все жизненные центры Города и его окрестностей оказались в руках повстанцев. Как это происходило, я узнавал по телефону в бывших апартаментах Этьена в отеле «Омон»: наличие телефона здесь и побудило штаб сделать эти апартаменты центром восстания. Томпсон предлагал мэрию, но «Омон» был тише и малолюднее, а потому и безопаснее.
