Обратный отсчет - Заборцев Петр

Влад, нервно хохотнул, приоткрыл одеяло, потом присел на кровати, разворачивая обзорную камеру смарта. Те места, где остались синяки и ссадины, он предусмотрительно не показывал. Нашлёпка на голове уже рассосалась к этому времени.

— Жив, здоров и даже цел-целехонек, — Исаев старался говорить максимально убедительно. — Что за необоснованная паника?! Я уже начинал смотреть первый сон… Олеська! А у тебя-то ночь же глухая! Часовые пояса…

— Мне сказали… — Леся принялась рыдать, но это были слезы радости. — А потом я нашла инфо-новости про перестрелку в Брюсселе. Я чуть с ума не сошла!!

— Милая, что за мнительность и накручивание себя? Раньше не замечал за тобой такого. Была не перестрелка, а совместная операция спецслужб по задержанию подозреваемых. Международная операция. Я там играл очень вспомогательную роль. С чего ты взяла, что мне грозила какая-то опасность?!

— Не знаю! — выпалила Колокольникова, глядя на Влада мокрыми глазами. — Почувствовала что-то!

— Вот глупышка! Может, такая у тебя повышенная возбудимость из-за… ну…

— Из-за будущего малыша?..

— Да, сама же знаешь, какими дамочки становятся нервными и впечатлительными. Кстати, как твоё здоровье? Соблюдаешь рекомендации?

— Здоровье отлично! — видно было, что Леся уже отходит от стресса. — Ем, как фуд-комбайн. Всё без разбору.

— Тебе нельзя нервничать, — как можно мягче сказал Влад. — Прекрати себе что бы то ни было придумывать. У меня в Брюсселе исключительно дипломатическая миссия. Переговоры, понимаешь? Я защищён не только международным протоколом, но и дипломатической неприкосновенностью. Беспокоиться за меня — совершенно глупое занятие. Что на тебя нашло?

— Ладно. Я не буду, — Колокольникова смущенно опустила взгляд. — Очень сильно перепугалась просто. А когда ещё увидела, что там была какая-то стрельба…

— Поменьше читай жёлтых инфо. Ты же сама журналист. Неужели не можешь отделить зёрна от плевел?

— Могу. Когда это касается других. А когда тебя… Я…

— Я тоже тебя люблю! Но приказываю немедленно и окончательно успокоиться и отдыхать. Мне это тоже не повредит. У меня завтра с утра встреча мирового масштаба. И я тебе обещаю, до приезда в Новосибирск больше никаких спецопераций и перестрелок. И маме своей привет передавай!

События сдвинулись с мёртвой точки, когда их расположение посетил невысокий типчик с карикатурными маленькими усиками. Типчик был явно какой-то шишкой, Данила сразу определил это по тому, как ему услужливо кивал полковник и как подобострастно семенил за начальством их сержант.

У типчика было вечно недовольное лицо. Ему продемонстрировали и общее построение, и преодоление боевой учебной полосы, но он ни разу за все время не улыбнулся. Смотрел своими бесцветными глазками на происходящее с выражением какой-то брезгливости на лице.

Но это всё была лирика. Осташевскому было плевать и на недовольство проверяющего, и на всю эту показуху в целом. Важно было другое — вместе с визитом усатого субчика начались, наконец, хоть какие-то подвижки. Это угадывалось по всему. Такая всеобщая суета трактовалась Данилой однозначно. Он понял, что в скором времени их осточертевшее пассивное казарменное положение изменится. Начинаются приготовления к тому, ради чего, собственно, их и нанимали.

Это было очень хорошим предзнаменованием. Данила совсем извёлся среди запорошенных снегом домиков. Ему казалось, что окружающие поселение вековые сосны — стены тюрьмы, в которую он, ненароком, сам того не желая, попал по своей глупости и наивности. И мотать теперь ему этот срок среди бесконечных снежных сугробов еще многие-многие годы.

Образ его прекрасной Наташи сначала потускнел, а теперь совсем выветрился из памяти. Теперь уже не только лицо, но и весь ее облик превратились в мутный дрожащий силуэт, будто бы Данила смотрел на девушку сквозь сильно искажающие действительность очки. Мало того, такой образ не вызывал у него никакого приятного томления, как это было раньше. Никакой жар не разгорался внутри, и никакие сладкие картины не рисовало воображение. Из-за этого было страшно. Потому что всегда, во всех самых сложных и длительных походах его грели те самые воспоминания. В пустыне или в степи, сидя в грязной душегубке-палатке, он мысленно рисовал себе картинки будущего, которое неизбежно когда-нибудь наступит. И это помогало переносить все лишения. Помогало понять, что все эти тяготы — не зря, они залог веселой и счастливой жизни дома. Пусть и через какое-то время.

Когда здесь, в глухой сибирской глуши он этого лишился, впору было бы сойти с ума. Он бы, наверное, и вправду сбрендил, если бы место вожделенных фантазий вместо Наташи не заняла прекрасная незнакомка. Теперь он уже не сомневался, что стал объектом магии, внушения, своеобразного гипноза. Приворот — как безаппеляционно сообщил Драган, которому он осторожно поведал о своих душевных переживаниях. Серб тут же добавил, что у них в городке был такой же случай: девушка приворожила одного его знакомого, вполне себе женатого, и тот совсем потерял голову. Кончилось тем, что он насмерть зарезал эту самую «лепу вештицу», то есть ведьму, а сам сбросился со скалы в море. Данила знал, что к байкам дружка надо относиться скептически, тот, наверняка, придумал эту историю только что, чтобы Данилу напугать, но всё же, ситуация заставляла задуматься. Прекрасная незнакомка являлась Осташевскому перед сном, стоило закрыть глаза. Она было ослепительна хороша и молчалива. Иногда плененная им начальница не отпускала его и в снах. Укоризненно смотрела на него, заставляя, там во сне, обливаться холодным потом. Данила понимал, что так расплачивается за свои деяния. Было даже жутко представить, что бы с ним произошло, если бы он тогда нажал на гашетку своего пулемета и причинил ей вред. Наверное, все шаманы севера ополчились бы на него, и недолгие оставшиеся дни беспечного молодого наёмника превратились бы в ад.

До последнего времени Осташевский всегда смеялся над такими предрассудками. Все эти мистические россказни о колдунах и ведьмах его лишь забавляли.

Он очень твёрдо стоял на ногах и доверял в основном лишь своему лучшему другу — крупнокалиберному пулемету, от которого, как он небезосновательно считал, и зависит, в первую очередь, его жизнь. А всякие там потусторонние материи пусть беспокоят неразумных школьниц и гимназисток, а не повидавшего виды солдата. Тем удивительнее была произошедшая с ним метаморфоза.

Но насчет типчика, Данила оказался прав.

Уже на следующий день после его визита, начались приготовления к передислокации. Уставшие от однообразия рекруты носились как ужаленные, да и наёмники, в большинстве своем взбодрились и безропотно таскали тяжелые тюки и ящики с провизией.

Вскоре прибыли транспорты. Натужно гудя, появились прямо из леса, оставляя за собой глубокие борозды в снежной целине. И неуклюже сгрудились, мешая друг другу, на центральной площади, которую хотелось назвать поляной.

Лопата объявил погрузку.

После того, как разместили провизию, личному составу поступила команда занимать свои места. Данила устроился вместе со своей группой в головном транспортёре. И через десяток минут уже покачивался в такт, переваливающемуся на ходу из стороны в сторону на неровностях, транспорту, зажав между ног приклад своего пулемёта.

Дорога была долгой. Ехали часов пять.

«Хорошо ещё, что не пеший марш-бросок», — мелькнуло у Данилы.

Место их новой дислокации было посолиднее их убогого лесного поселения.

Когда они выбрались на построение, Данила с интересом осмотрелся. Это был, хоть и небольшой, но довольно ухоженный посёлок. Несколько перекрещивающихся улиц, однотипные, но аккуратные домики, большие и светлые казармы. Повсюду сновали люди, кроме рекрутов, сразу узнаваемых по своей неказистой, но выделяющейся форме, было много других военных, которых выдавала армейская выправка. Сразу было видно, что в поселке базируется достаточно многочисленное подразделение.