Орсон Кард - Люди на краю пустыни
Итак, ей немного повезло — она вовремя получила бенаксиден. Она сняла крышку с глиняного кувшина с водой, который стоял на столе и смочила в нем одну из ее чистых тряпиц. С помощью этой тряпки она обмыла девочку, а затем подняла ее хрупкое, истощенное тело. Одновременно она вытащила из-под нее испачканную простыню. Внезапно она сунула в руки мальчику эту грязную простыню.
— Leva fora, — сказала она. И увидев, что он не понял, повторила по-английски: — Вынеси ее наружу.
К ее удивлению, он без малейших колебаний взял простыню.
— Вы хотите, чтобы я ее постирал?
— Просто стряхни с нее то, что сможешь, — сказала она, — сделай это там, на огороде, что за хибарой. Потом я ее постираю.
Уже выходя наружу, она увидела, как он возвращается, неся в руках туго свернутую простыню.
— Вот молодец, уже все сделал, — сказала она, — пойдем к моему дому и там будем замочим ее в воде. Давай теперь я ее понесу.
Но он не отдал ей простыню.
— Я уже это сделал, — сказал он, — вы не хотите отдать ей чистую простыню?
— Во всей деревне только четыре простыни, — сказала она. — Две из них у меня на кровати. Она может полежать и на циновке. Во всей деревне только я одна меняю постельное белье. И только я ухаживаю за этой девочкой.
— Она вас любит, — сказал он.
— Она всем так улыбается.
— Значит, она всех любит.
Что-то пробурчав себе под нос, Анамари направилась к своему дому. Он представлял собой две стоявшие вплотную друг к другу хибары, построенные на средства, выделенные правительством. Одна из них служила клиникой, а другая была ее жилищем. На заднем дворе стояли два металлических таза, в которых она стирала. Один из них она сунула в руки мальчику-янки и, указав на резервуар с дождевой водой, сказала, чтобы он наполнил таз. Он выполнил ее распоряжение. Это окончательно вывело ее из себя.
— Чего тебе надо!? — крикнула она.
— Ничего, — сказал он.
— Чего ты здесь шляешься?!
— Я думал, что я помогаю, — в его голосе звучало уязвленное чувство собственного достоинства.
— Мне не нужна твоя помощь, — она забыла, что хотела замочить простыню, и принялась тереть ее на стиральной доске.
— Тогда зачем же вы попросили меня...
Она ему не ответила, а он так и не закончил свой вопрос.
После длительной паузы он спросил:
— Вы пытались от меня избавиться, верно?
— Чего тебе здесь надо? — снова спросила она. — Неужто ты думаешь, что у меня больше дел нет, кроме как возиться с североамериканским мальчишкой?
Его глаза сверкнули гневом, но он ответил ей только после того, как снова овладел собой.
— Если вы устали стирать, я могу это сделать вместо вас.
Схватив его руку, она в течение какого-то мгновения изучающе рассматривала ее.
— Нежные руки, — сказала она, — как у женщины. Ты в кровь рассадишь себе костяшки пальцев и выпачкаешь всю простыню.
Устыдившись нежности собственных рук, он засунул их в карманы. Мимо него пролетел попугай, сверкнув ослепительно-ярким, красным с зеленью, оперением. Мальчик удивленно проводил птицу взглядом. А попугай опустился прямо на резервуар с дождевой водой.
— В Штатах таких продают за тысячу долларов, — сказал он.
Ну конечно, этот янки все измеряет в долларах.
— Здесь они ничего не стоят, — сказала она, — банива употребляют их в пищу. И носят их перья.
Он обвел взглядом другие нищие лачуги и жалкие огороды.
— Люди здесь живут очень бедно, — сказал он. — Должно быть, жизнь в джунглях очень тяжела.
— Ты так считаешь? — набросилась на него Анамари. — Джунгли очень добры к этим людям. Круглый год они снабжают их множеством разнообразной пищи. Индейцы Амазонии и не догадывались о том, что они бедны, до тех пор, пока не пришли европейцы, которые заставили их покупать штаны. Но они не могли позволить себе такую роскошь, как штаны. Европейцы заставили их строить дома, но индейцы не могли содержать их в нормальном состоянии. Индейцев заставили возделывать огороды. И это в самой-то гуще райского сада! Индейцам было хорошо жить в джунглях. Но пришли европейцы и превратили этих людей в бедняков.
— Европейцы? — спросил мальчик.
— Бразильцы. Они все европейцы. Даже чернокожие бразильцы превратились в европейцев. И сама Бразилия теперь не более чем одна из европейских стран, население которой говорит на одном из европейских языков. Они точно такие же, как вы, североамериканцы. Вы ведь тоже европейцы.
— Я родился в Америке, — возразил он. — Так же, как и мои родители, и родители моих родителей, и родители моих дедушек и бабушек.
— Но твои пра-пра-пращуры приплыли сюда на корабле.
— Это было очень давно, — сказал он.
— Очень давно! — она рассмеялась. — Я чистокровная индианка. Мои предки в течение десяти тысяч поколений жили на этой земле. Ты здесь приезжий. Приезжий в четвертом поколении.
— Но я приезжий, который не боится взять в руки грязную простыню, — сказал он с вызывающей улыбкой.
Именно в этот момент он стал ей нравиться.
— Сколько тебе лет? — спросила она.
— Пятнадцать, — ответил он.
— Твой отец геолог?
— Нет. Он начальник бригады бурильщиков. Они собираются пробурить здесь пробную скважину. Но он считает, что здесь они ничего не найдут.
— Они найдут здесь уйму нефти, — сказала она.
— Откуда вы знаете?
— Я видела это во сне, — сказала она. — Я видела, как бульдозеры ломают деревья, расчищая место для взлетно-посадочной полосы, как прилетают и улетают самолеты. Ничего такого не могло быть, если бы не было нефти. Моря нефти.
Она умолкла в ожидании того, что он поднимет на смех уже самую мысль о том, что она видит вещие сны. Но этого не случилось. Он просто внимательно на нее посмотрел.
Поэтому ей самой пришлось нарушить затянувшуюся паузу.
— Ты приехал сюда, чтобы убить время, пока твой отец на работе, верно?
— Нет, — возразил он. — Я приехал сюда потому, что он еще не приступил к работе. Вертушки начнут привозить оборудование только завтра.
— Ты предпочитаешь находиться подальше от отца? Он посмотрел куда-то в сторону.
— Я предпочел бы видеть его в аду.
— Это и есть ад, — сказала она.
Мальчик рассмеялся.
— Почему же ты приехал сюда с ним? — спросила она.
— Потому что мне всего лишь пятнадцать лет, а он этим летом взял меня на попечение.
— На попечение, — повторила она. — Ты что преступник?
— Это он преступник, — с горечью сказал мальчик.
— А в чем его преступление?
Какое-то мгновение он молчал, словно решая, стоит ли отвечать на этот вопрос. Но потом все же ответил. Ему было стыдно за преступление своего отца.
