Вадим Шефнер - Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде
Там, где набережная не ограждена парапетом, считалось особым шиком идти по самому краю гранитной панели, доказывая этим, что ты не боишься ни воды, ни высоты; надо было только посматривать под ноги, чтоб не споткнуться о корабельные канаты и на самом деле не бухнуться вниз. Здесь же, метрах в двух от края набережной, стоят высокие декоративные чугунные тумбы, соединенные массивными железными цепями; мы любили раскачиваться на этих цепях, вроде как на качелях. Теперь на них не покачаешься: цепи удлинились, срединной частью своей они лежат на граните; за пятьдесят лет не только много воды утекло, -- металл тоже течет.
В нижнем этаже дома, где жил Григорович, помещалась колбасная Кириллова; прилипнув к витрине, мы жадно разглядывали всевозможные сорта колбас и сосисок, "выбирая" себе те, которые съели бы в первую очередь. Иногда мы заводили разговор о том, что хорошо бы ночью, без лишнего шума, проникнуть в магазин с мешками и унести по пуду этой роскошной пищи. Кирилловских колбасных на Васильевском было несколько, поговаривали, что это самый богатый человек на острове. Сын его учился в нашей школе, в "Г" или "Д" классе; по виду он не походил на богатея-нэпмана, мальчик как мальчик; одевали родители его чисто, но отнюдь не роскошно. Мы с Григоровичем полагали, что в свободное от сна и школы время он только тем и занимается, что ходит по папашиным магазинам и, используя свои сыновьи права, лопает колбасы.
В том же доме гнездился частный табачный магазинчик. Перед его витриной мы торчали подолгу, ни на что не зарясь; просто созерцание трубок, пачек табака, гильзовых и папиросных коробок доставляло нам дикарски-эстетическое удовольствие. Магазинчик, видимо, существовал здесь с дореволюционных времен; на двери сохранилась узенькая эмалированная рекламная табличка: худощавый энглизированный молодой человек с джентльменским пробором и моноклем в глазу держит в уголке рта толстую дымящуюся папиросу. Текст гласил: "Я курю только папиросы "Сэръ"!" Этих папирос хозяин предложить покупателям уже не мог, -- и все же выбор был богатый: "Коминтерн", "Госбанк" (сто штук в пачке, очень дорогие), "Сафо", "Нева", "No 6", "Жемчужина Крыма", "Самородок", "Сальве", "Дюбек", "Осман", "Стамбул", "Марокко", "Кадо", "Ира", "Ада", "Дагмара", "Выгодные"... Самыми красивыми казались мне папиросы "Дружок": с этикетки, положив руку на шею коричневой лошадки, улыбалась миловидная девушка в ковбойской шляпе.
Однажды, когда мать послала меня купить спичек, я зашел в этот магазинчик. Хозяин вручил мне коробок, где на фоне восходящего солнца парил ширококрылый самолет. Меня поразило, что владелец лавочки худ, подвижен, что глаза у него грустные; я считал, что раз он нэпман, то ему положено быть толстым, степенным и самодовольным. Прилавок заканчивался конторкой, на ее наклонной, как у парты, доске лежала раскрытая книга; к стене была пришпилена бумажка с написанной от руки фразой: "Кредит портит отношения".
Полагаю, что дела этого частника шли плохо: конкуренция все нарастала, на углах появилось много государственных ларьков "Табакторга". Выбор в них был скуднее, но махорка-то всегда имелась, а ее курили тогда многие, и не только из экономии, а и из-за того, что привыкли к махре за годы войны и разрухи.
...Иногда мы с Григоровичем, не насытившись созерцанием колбас Кириллова, отправлялись ревизовать другие торговые точки. На Седьмой линии, недалеко от "Оленя", процветал большой кооперативный магазин ЛСПО (Ленинградский Союз потребительских обществ). Там всегда толпился народ, мы входили, не опасаясь, что нас вытурят, и деловито шли в отдел ПИРОЖНЫЕ и КОНФЕКТЫ (так тогда писалось это слово). Мне очень хотелось узнать, какова на вкус "Царица ночи" -- самые дорогие из тогдашних конфет; у меня хранилось ее одеяние -- фантики, подобранные на улице: матово-белый цветок на таинственном темно-синем фоне. Увы, пока существовали эти конфеты, я не обладал покупательной способностью; когда же она появилась, загадочный цветок уже отцвел навеки. Вкуса конфет я так и не узнал, зато отлично запомнил, что они были, запомнил название. А отведай я их в свое время, наверно, вскоре бы и забыл о них.
Осуществленные желания как бы гасят сами себя в нашей памяти, а неосуществленные продолжают жить, переплетаются с другими и тайно обогащают нас.
38. НА ТРАМВАЕ В МИНУВШЕЕ
Уважаемый читатель! Если вы живете не на Васильевском острове, то, боюсь, не все места в этой главе покажутся вам интересными. Вы вправе пропустить их. Но ежели вы -- васинец, то эти частности могут оказаться достойными вашего внимания.
Архитектура -- самое жестокое искусство. Ни один поэт, чтобы утвердить себя в литературе, не станет сжигать книги тех поэтов, которые кажутся ему не соответствующими духу времени. Ни один художник не осмелится последовать примеру гоголевского Чарткова и не станет кромсать полотна своих соперников-живописцев. Архитекторы же нередко, чтобы возвести новое строение, разрушают то, что было построено на этом месте их предшественниками -- порой более талантливыми, чем они. К счастью, эта зодческая агрессия почти не коснулась Васильевского острова. Правда, западная его оконечность застраивается современными зданиями, но эти жилые кварталы возводятся на пустырях, там, где еще недавно была болотная топь. В старой же, исторической части острова большинство домов архитектурно выглядят так, как пятьдесят лет тому назад; только фасады их стали куда пригляднее, чище, ухоженнее. Больше всего перемен в первых этажах, там, где магазины. За полстолетия я убедился, что торговые точки -- существа весьма непоседливые, егозливые: они очень любят перемещаться, расширяться, свертываться, менять имена.
...На углу Чкаловского и Зелениной сажусь на трамвай "сороковку" и держу путь на Васин остров. Схожу на Первой линии и иду по Среднему в сторону Гавани. Там, на Петроградской стороне, я был един в себе -шестидесятилетний ленинградец -- и только; здесь, на Васильевском, незримо преображаюсь: да, шестидесятилетний, но и десятилетний, и двадцатилетний, и тридцатилетний, и сорокалетний; со мной шагает целая ватага моих былых "я", и каждому есть что вспомнить; но сейчас я предоставляю слово самым юным из них.
...Вот универмаг на углу Второй линии. Это -- бывший мануфактурный магазин Таратина. Магазин солидный, дорогой: над прилавками здесь висели дощечки с надписью: ЦЕНЫ БЕЗ ЗАПРОСА; напомню, что в мелких частных лавках цены были с запросом, там покупатель мог поторговаться и выторговать хоть маленькую, но скидку. Однажды мать пошла со мной к Таратину -- прицениться; мне необходимо было новое зимнее пальто. После долгих прикидок и раздумий она скрепя сердце уплатила за суконный отрез.
