Роберт Хайнлайн - Переменная звезда
Джордж Р. добавил:
– Это все равно что играть в джай-алай[49] с пятьюдесятью противниками сразу, в невесомости, с завязанными глазами.
Ландон, склонив голову к плечу, проговорила:
– Это как будто ты находишься внутри сферического зеркала в состоянии свободного падения и все время помнишь о том, где дверь.
Сол усмехнулся.
– Это похоже на то, словно мчишься как угорелый в туфлях на шпильках с зажмуренными глазами, готовя омлет с помощью паяльной лампы и налетаешь на туго натянутую веревку, – выпалил он и повернулся к своему супругу. – Твоя очередь, Перчик. – Это как…
– Небытие, – сказал Хидео.
– Да ладно тебе, – воспротивился Сол. – Этот ответ не засчитывается.
Хидео озадаченно заморгал, но тут же кивнул:
– Хорошо. Для меня это похоже на упражнения в стрельбе из лука, когда сначала ты должен попасть в "яблочко", потом попасть в древко стрелы, потом – в древко следующей стрелы, потом – следующей, и так до тех пор, пока не научишься выпускать все стрелы разом, не делая ни шагу вперед. – Он перевел взгляд на всех нас. – Секрет в том, – признался он, сверкая глазами, – чтобы хорошо прицеливаться.
Сол захохотал и обнял Хидео.
– Вот так куда лучше!
Дугалд снова взял слово:
– Порой мне кажется, что это похоже на поиски соломинки в громадном стогу иголок.
– О, Дугги, вот это ты здорово сказанул, – заметил Джордж Р. и изобразил жестами, как он роется в стогу иголок.
Его жена сказала:
– Для меня это всегда было очень похоже на то, когда слушаешь очень сложное, незнакомое четырехзвучие, доносящееся издалека, и пытаешься интуитивно, мгновенно сымпровизировать пятую, шестую и седьмую ноту аккорда.
Тут у меня разыгралось воображение. Большинство людей с трудом интуитивно угадывает третью ноту в трехзвучии.
В тот вечер больше никто не предложил более удачных образов. Но потом я узнал, что этот вопрос кто-то задал Питеру Кайндреду, и он выдал два ответа: "Это то же самое, что смотреть на пятно Роршаха, пока оно не начнет означать все на свете" и "Это то же самое, что ремонтировать ничто".
Но ни один из этих ответов мне ничего не объяснил.
Невзирая на годы знакомства с пятью релятивистами, несмотря на годы близкой дружбы с Солом, Джорджем Р. и Ландон, я не знаю, как все выглядит в энергетическом отсеке и даже в помещении, примыкающем к нему. Никто не знает – кроме тех, кто там побывал. По негласному договору киношников и других производителей научной фантастики, релятивистов принято изображать сидящими напротив груды аппаратуры с мириадами мигающих лампочек, пристально вглядывающимися в дисплеи и шкалы, то и дело производящими точную настройку с помощью всевозможных рычажков, верньеров и компьютерных мышей, и при этом то и дело все у них там попискивает. Но такую картину никто никогда не считал подлинной, и насколько мне и кому бы то ни было известно, вполне вероятно, что релятивисты могут просто-напросто сидеть и медитировать внутри белого куба… поднявшись на метр от пола за счет исключительно духовной чистоты. Я понятия не имею о том, что творится в энергетическом отсеке, и мне никогда не удавалось вообразить, что там происходит в момент, когда дежурство одного релятивиста заканчивается, и его сменяет другой – как осуществляется передача полномочий.
Я не один из тех идиотов, которые верят, будто бы релятивисты хранят секреты свой гильдии ради защиты собственной монополии. Ни у одного из тех, с кем я был знаком, я никогда не замечал ни капли алчности. Алчность, видимо, просто несовместима со складом ума и характера истинного релятивиста или того, что представляет собой истинный релятивист, – редкий случай, когда невероятное богатство достается людям напрочь к нему безразличным. Но все же я не могу взять в толк, почему они так упорно уклоняются от ответов на вопросы о своей повседневной работе. Понимаю, что такое право у них есть, а интуиция подсказывает мне, что они ведут себя так, чтобы зачем-то уберечь остальных от этих знаний.
Однако вполне может быть, что они просто так в буквальном смысле не могут объяснить, чем занимаются, – что ни у вас, ни у меня нет ничего такого, от чего можно было бы оттолкнуться для сравнения, нет ничего в нашем жизненном опыте, нет таких слов, которые бы что-то нам подсказали. Может быть, я похож на кошку, пытающуюся досконально понять, как рыба попадает в маленькие баночки, или на мужчину, пытающегося понять женщин, – я просто не создан для этого.
Я знаю только то, что в этом отсеке что-то происходило каждый день, круглые сутки, и происходящее было за пределами понимания обычного человека. То есть я склоняюсь к такой мысли.
В одном я уверен абсолютно – в том, что мой последний шанс задать вопрос любому из моих знакомых релятивистов я упустил. Я слишком долго ждал.
Каждый из тех, кто находился на борту "Шеффилда", мог бы сказать вам, где находился и чем занимался, когда это произошло.
Во всяком сообществе происходят такие события, они становятся вехами общей истории. Обычно это большие трагедии. Это может быть либо безвременная смерть человека, которого любят все без исключения, либо природная катастрофа необычайного масштаба. В прежние времена чаще всего такими событиями являлись войны, а порой – эпидемии.
Но тогда войны и эпидемии являлись ожидаемыми опасностями, которые в итоге можно было пережить. Сомневаюсь, что в истории отыщется много людей, которые знали что-либо о чем-то наподобие леденящего ужаса, охватывающего каждого пассажира на борту релятивистского звездолета, когда неожиданно возникает состояние невесомости.
Я в тот день находился на верхней сельхозпалубе, стоял возле козьего загона и болтал с Солом Шортом, а двое колонистов, которые во время этой смены трудились в ранге разнорабочих, – Джон Барнстед и Эйдвейл Экбейдж – слушали наш треп и пытались не раскрывать рот от изумления. Мы передавали друг дружке фляжку с вином, которое Зог изготовил из бразильского цветка под названием "муира пуама" (Ptychopetalum Olacoides). Этот напиток весьма способствовал адаптации к условиям Новой Бразилии. Я даже могу вспомнить, о чем мы тогда говорили. Исполняя тактичное пожелание доктора Эми и воспользовавшись посредническими услугами Сола, я уже давно закопал топор войны со ссыльными Ричи и Жюлем. Наше примирение дошло до того, что как-то раз я их пригласил в "Рог изобилия", чтобы они послушали мою игру. После этого произошли потрясающие вещи. Ричи потом пришел за сцену и, уставившись в пол, пробурчал что-то насчет того, что он "дико извиняется", а Жюль положил руку мне на плечо и обнял меня, и с того дня, если мы встречались в коридорах, оба со мной весьма дружески здоровались.
