Брайан Кларк - «Если», 1999 № 12
— Ерунда, задняя фара, — он странно покосился на нее. — Ты чего смеешься? Совсем сбрендила?
Она беспомощно покачала головой, тщетно пытаясь отделить слезы от смеха. Затем, она сама не помнила как, они очутились на Экспресс-вее. Тихо гудел мотор. Машина катила по безликому извилистому шоссе. Она была за рулем, но Дэниэл по-прежнему решал все за нее.
Тем временем мы окончательно заблудились. Всерьез и надолго. То, что я счел отводом основной водопроводной трубы, завело нас невесть куда. Следуя за извивами, мы наверняка преодолели уже несколько кварталов. Я остановился, выдернул свою руку из ее пальцев. Мне никак не удавалось сосредоточиться. Когда сквозь тебя кипящим потоком льется едкое, ядовитое чужое прошлое….
— Послушай-ка, — сказал я. — Нам надо кое о чем договориться.
Ее голос раздался ниоткуда, тихий, настороженный.
— Что?
Как тут лучше выразиться? Ужас этих воспоминаний заключался не в их неприглядности, но в их индивидуальных приметах. Они удобно входили в пазы, оставшиеся от моих подлинных воспоминаний. Они были привычны, как разношенные ботинки. Сидели, как влитые.
— Если б я хоть что-то об этой мути помнил, — сказал я, — извинился бы. Елки, разве я могу ставить тебе в вину твои же переживания? Разумеется, ты на меня зла. Но разве ты сама не понимаешь, все это прошло. Сгинуло. Пора тебе об этом забыть. Не надо спрашивать с меня за то, чего я даже не помню, идет? Все эти гадости случились двадцать, тридцать лет назад. Я был молод. С тех пор я переменился!
Осознав абсурдность своих слов, я чуть не рассмеялся, если б только мне было до смеха. Господи ты Боже, я вообще уже мертвец!
Долгое молчание. Затем:
— Значит, догадался.
— А ты знала с самого начала, — горько проговорил я. — Как только я спустился с высоковольтных проводов в Мейнеюнке.
Она не стала ничего отрицать.
— Полагаю, мне должно быть приятно, что в свой черный день ты пришел ко мне, — произнесла она с интонацией, намекающей на обратное.
— Почему ты мне сразу не сказала? Зачем тянула?
— Дэнни…
— Не смей меня так называть!
— Между прочим, тебя зовут именно так. Дэниэл. Дэниэл Кобб.
Все те чувства, которые я пытался побороть под тем предлогом, что
Вдова лжет или ошибается, окончательно взяли надо мной верх. Я рухнул ничком, крепко вцепился в трубу и стал биться о ее неумолимо-твердый чугун. Запертый, как в темнице, в недружелюбной пустыне ночи, я взвешивал, что для меня страшнее — оторваться от Земли или остаться на ней.
— Кобб?
Я смолчал. В голосе Вдовы зазвучали нервные нотки.
— Кобб, нам нельзя здесь оставаться. Ты должен вывести меня наружу. Я вообще не понимаю, куда идти. Без тебя я пропаду.
Мне было не до разговоров.
— КОББ! — окончательно запаниковала она. — Я не стала тебе мстить. Еще тогда, в Мейнеюнке. Ты нуждался в помощи — и я помогла, как умела. Теперь очередь за тобой.
Молча, незримо для нее, я покачал головой.
— Будь ты проклят, Дэнни, — яростно выпалила она. — Я тебе больше не позволю надо мной издеваться! Подумаешь, не нравится тебе тот козел, которым ты был раньше! Твои проблемы. Не смей самоутверждаться за мой счет. Я к тебе ангелом-хранителем не нанималась. Не думай, что я — последний шанс, посланный тебе небом. Не мое дело — уговаривать тебя не прыгать с обрыва.
Упреки, упреки…
— А я тебя и не прошу, — пробурчал я.
— Ах, ты еще здесь! Возьми меня за руку и выведи отсюда.
Я взял себя в руки.
— Ориентируйся по моему голосу, крошка. Ничего лучшего предложить не могу — воспоминания у тебя слишком бурные, на мой вкус.
И мы возобновили свое черепашье странствие. Мне осточертело передвигаться ползком, осточертели потемки, осточертело все это жуткое прозябание во мраке. Зловонная яма моей души — и та содрогалась при мысли о том, кто я и с кем я. Неужели этому водопроводному лабиринту нет ни конца, ни края?
— Погоди, — левым боком я ощутил какой-то предмет. Нечто металлическое, погребенное в земле.
— В чем дело?
— По-моему… — я стал ощупывать загадочный предмет, пытаясь определить, какой он формы. — По-моему, это чугунный столб. Вот он. Подожди. Сейчас влезу по нему, осмотрюсь.
Отпустив трубу, я ухватился за предполагаемый столб и высунул голову наружу, из-под земли. Оказалось, я был у ворот решетки, ограждавшей миниатюрный палисадник одного из домов на Рипке-стрит. Зрение вернулось ко мне! Как приятно было вновь ощутить всем своим существом чистое дыхание мира. Я даже на миг зажмурился, чтобы продлить наслаждение.
— Какая ирония, — проворковала Евфросина.
— Судьбы нашего героя, — подхватила Талия.
— Стоило ему победить свой страх, — продолжала Аглая.
— Спасти прекрасную деву от мерзкого чудовища, — вступила Клито.
— Наконец-то познакомиться со своим истинным «я», — заявила Фаэна.
— Вступить на долгий тернистый путь к выздоровлению, установив долгожданный контакт со своими глубинными подсознательными переживаниями, — прощебетала Эксо.
Гегемона только хихикнула.
— Что? — открыл я глаза.
И в этот самый момент Труподав пошел в атаку. Навалился на меня, оглушительно ударив своим тяжелым телом, протыкая длиннющими, как копья, когтями мою голову и тело. Усеянные шипами когти втыкались глубоко и намертво… И жгли, как раскаленное железо.
— А-а-а-ах, Кобб, — мурлыкал Труподав. — Сладенький ты мой.
Я истошно закричал, но он выпил все мои крики, так что во внешний мир прорвалось лишь мое молчание. Я пытался сопротивляться, но он сделал мои движения своими, и я лишь глубже и глубже загонял себя в бездонные омуты его сознания. Собрав волю в кулак, я сопротивлялся. Но оказался бессилен. Я познал томное наслаждение капитуляции, когда сама моя воля и непокорность стали частью индивидуальности моего победителя. Разница между мной и преследователем стиралась, уменьшалась, растворялась. Я преобразился.
Теперь я стал Труподавом.
Манхэттен — настоящая школа мертвецов. Ежедневно там умирает столько народу, что многочисленные монстры голодными не остаются. На складе воспоминаний, украденных у меня Труподавом, я отыскал некую недолгую передышку. Помнится, я сидел по-турецки на жестяном потолке какой-то грязной забегаловки. Прямо надо мной, этажом выше, стриптизерки ублажали японских туристов танцами на столах, и в это вр^мя один кобольд обучал меня тонкостям искусства выживания.
— Самое страшное, когда тебя выслеживает не просто хищник, а ты сам, — сказал он.
