Роберт Хайнлайн - Астронавт Джонс. Сборник научно-фантастической прозы
— Вся беда, папаша, — съязвил офицер рядом с ним, — состоит для тебя в том, что на Растуме нет средневековых манускриптов.
— Да, — согласился ученый, — я всегда полагал, что важнее всего научить детей пользоваться своим разумом. Однако если это можно сделать на Земле… В конце концов, много ли шансов на то, что первые поколения Растума будут иметь возможность и время размышлять?
— Будут ли вообще на Растуме следующие поколения?
— Сила тяжести на четверть больше земной — боже! Я лишь теперь начинаю это понимать.
— Синтетика, год за годом одна синтетика, до тех пор пока мы не создадим среду обитания. На Земле хоть иногда перепадали бифштексы.
— Моя мама не смогла лететь. Она слишком слаба. Но она заплатила за десятки лет своего сна, отдала все свои сбережения в надежде, что я вернусь.
— Я проектировал небоскребы. А на Растуме, пока я буду жив, вряд ли построят нечто большее, чем бревенчатую избу.
— Вы помните, как светит луна над Большим Каньоном?
— А помните Девятую Бетховена в Концертном зале Федерации?
— А эту маленькую смешную старую таверну на Среднем уровне, где мы пили пиво и пели немецкие песенки?
— А помните?..
Тереза Дилени крикнула, заглушая все голоса:
— Именем Энкера! О чем вы думаете? Зачем же мы вызвались лететь?
Шум стал стихать, но не сразу, и Коффин, в нетерпении стукнув кулаком по столу, призвал к порядку. Он посмотрел прямо туда, где под маской скрывались глаза Терезы, и сказал:
— Благодарю вас, мисс Дилени. Я уже ожидал, что сейчас кто-нибудь даст волю слезам.
Одна из девушек действительно всхлипнула под маской.
Чарльз Локейбер, представитель колонистов с «Курьера», кивнул:
— Да, это настоящий удар по нашей целеустремленности. Если б я чувствовал, что этому посланию можно доверять, я сам, возможно, проголосовал бы за возвращение.
— Что? — квадратная голова Де Смета вынырнула из плеч.
Локейбер печально улыбнулся:
— Правительство с каждым годом становилось все деспотичнее, — сказал он. — Оно было не прочь избавиться от нас навсегда. Но теперь, возможно, оно об этом пожалело, не потому что со временем мы могли стать угрозой, а потому, что мы были бы губительным примером — там наверху, на звездном небе. Или просто потому, что мы были бы — и все. Я не могу ничего утверждать, но, вполне возможно, правительство решило, что мертвые мы безопаснее, и хочет заманить нас в ловушку. Для диктаторского режима это вполне характерно.
— Из всех фантазий… — задыхаясь, произнес неизвестный женский голос.
— Не таких уж безосновательных, как ты, возможно, думаешь, дорогая, — перебила ее Тереза. — Я читала кое-что из истории — я имею в виду не те насквозь процензурованные книжонки, которые сейчас называются учебниками по истории. Я не исключаю возможности, что Чарльз прав. Но есть и другая возможность, не менее опасная. Пусть даже послание вполне искреннее. Но будет ли оно все еще соответствовать действительности, когда мы вернемся назад? Вспомните, сколько времени это займет. И даже если бы мы могли вернуться к завтрашнему вечеру, где гарантия, что нашим детям или внукам не придется страдать от тех же самых бед, от которых страдали мы, и что у них будет шанс освободиться подобно нам, улетев на другую планету?
— Значит, вы голосуете за продолжение полета? — спросил Локейбер.
— Да.
— Умница, девочка. Я с тобой.
Киви поднял руку. Коффин дал ему слово.
— Мне кажется, команда тоже имеет право голоса, — сказал он.
— Что? — Де Смет побагровел.
Некоторое время он не в силах был вымолвить ни одного слова и только издавал какое-то кудахтанье, затем наконец взял себя в руки:
— Неужели вы всерьез полагаете, что имеете право оставить нас в этом подобии ада, а сами затем вернетесь на Землю?
— Откровенно говоря, — улыбнулся Киви, — я полагаю, что команда предпочла бы вернуться сразу. Лично я — без всяких сомнений.
— Я уже объяснял вам, как недальновидно это было бы с вашей стороны, — вмешался Коффин. — Космические полеты всегда были невыгодны с финансовой стороны. Они всегда оставались лишь научными достижениями, чем-то нематериальным, если хотите. До тех пор, пока у людей не появится практическая заинтересованность в них, полетов не будет. Успешное развитие колонии на Растуме станет стимулом для возрождения космического флота.
— Это ваше личное мнение, — сказал Киви.
— Я надеюсь, вы не забыли, — заметил с глубоким сарказмом молодой мужчина, — что каждая секунда, которую мы проводим в спорах, означает удаление от дома на сто пятьдесят тысяч километров?
— Не дергайся, — успокоил его Локейбер. — Какое бы решение мы ни приняли, все равно твоя девушка превратится в старую каргу еще до того, как ты достигнешь Земли.
Де Смет все еще бросался на Киви.
— Ты, вшивый извозчик, если ты думаешь, что можешь поступать с нами, как с пешками…
Киви в ответ огрызнулся:
— Если ты не будешь выбирать выражения, жирный болван, я сейчас приду на твой корабль и запихну эти слова твою же собственную глотку.
— К порядку! — воскликнул Коффин. — К порядку!
Вторя ему, Тереза крикнула:
— Пожалуйста… ради жизни всех нас… разве вы не знаете, где мы находимся? Всего лишь тонкая стенка в несколько сантиметров отделяет нас от пустоты! Пожалуйста, не надо ссориться, иначе мы никогда не увидим больше вообще никакой планеты!
Но в голосе девушки не слышно было ни слез, ни мольбы. Как ни странно, он был подобен голосу матери и образумил грызущихся мужчин быстрее, чем окрик Коффина.
Наконец адмирал сказал:
— Пока достаточно. Все слишком взволнованы, чтобы принять разумное решение. Прения откладываются на четыре вахты, то есть на шестнадцать часов. Обсудите проблему со своими товарищами, выспитесь и представьте согласованное решение на следующем собрании.
— Шестнадцать часов? — взвизгнул кто-то. — А вы отдаете себе отчет, какое расстояние это добавит?
— Ну вот что. Всем, кому хочется поспорить, я могу предложить тюремную камеру. Все!
Он выключил экран.
Киви, немного успокоившийся, доверительно ему улыбнулся.
— Такое обещание почти всегда действует успокаивающе, нет?
Коффин рванулся из-за стола.
— Я ухожу, — сказал он. Собственный голос показался ему грубым и незнакомым, — Займитесь своими делами.
Никогда прежде не чувствовал он себя таким одиноким, даже в ту ночь, когда умер отец. «О, Великий Боже, твой глас направлял Моисея в пустыне, яви же сейчас волю свою». Но Бог молчал…
