Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска
Неужто нельзя отличить?
Почему нельзя? Можно. Но зачем? Видимость благородная? Благородная. Красивость имеется? Имеется. Тогда о чём разговор? И покупали подешевле, и продавали так же. Так что никто в убытке не был.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что маклаковцы умели имитировать не только ценные породы древесины, но и слоновую кость, и черепаховую. Короче говоря, разговор становился для меня всё более интересным.
Я показал своему новому знакомому кресло, которое считалось работой Буля.
Он сказал, что на его памяти подобных вещей в Маклакове не делали. Но, говорят, лет пятнадцать или двадцать назад такую мебель в стиле Буля изготовляла там мастерская некоего Бессонова. «Может быть, Беспалова?» - с замиранием сердца подсказал я. Может быть, и Беспалова, пожал плечами мой собеседник.
Как вы сами догадываетесь, после этого разговора меня одолела бессонница, тем более что к тому времени я располагал некоторыми данными, правда, малодостоверными, как и всё в этой зыбкой истории, что сын Никодима Егоровича Беспалова, ради которого он якобы и сделал два псевдогарнитура «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура», после смерти отца уехал в Нижегородскую губернию. А если так, то…
Очень было соблазнительно соединить с этим обстоятельством искусство маклаковцев.
Такого рода секреты всегда передавались от отца к сыну, от деда к внуку. Ведь, безусловно, Никодим Егорович Беспалов, мастер, соперничавший с самим Булем, приучал сына к своему искусству, делился с ним своими открытиями, опытом и секретами. А тот, в свою очередь, учил своего сына. Так у них и шло от поколения к поколению.
Моя фантазия разыгралась. Да и было от чего. Почему действительно сыну Беспалова, променявшего Петербург на Нижегородскую губернию, не остановить свой выбор на селе Маклакове? Не приглянулось село, мог бы поселиться в самом Василь-Сурске, чудесном старинном городке, раскинувшемся возле устья красавицы Суры при впадении её в Волгу.
Мне очень хотелось протянуть ниточку от Никодима Егоровича Беспалова к маклаковским краснодеревщикам-интарсиаторам. А когда очень хочется, то желаемое день ото дня становится всё более и более достоверным. Поэтому вскоре я уже был уверен, что основы искусства маклаковских краснодеревщиков заложены не кем иным, как сыном Беспалова. Мне требовалось лишь обосновать это.
Усольцев, который привык считаться только с фактами, к моей гипотезе отнесся более чем скептически.
- Это так, от фантазии, - сказал он, когда я поделился с ним своими мыслями.
- И всё-таки обязательно хочу побывать в Василь-Сурске.
- А почему бы и нет? - пожал он плечами. - Время летнее. Чего зря в большом городе сидеть? Места там, говорят, хорошие. Покупаетесь, позагораете. Начальником милиции там хороший парень работает, студент-историк в прошлом. Он у нас на курсах был, очень музеем Петрогуброзыска интересовался, особенно медальоном и портретом Бухвостова. Хотел с вами познакомиться. Вот и познакомитесь. Если хотите, я eму письмо напишу. Насчет мебельного гарнитура «Прекрасная маркиза» не знаю, а отдых с рыбалкой он вам обеспечит. Про василь-сурскую стерлядь небось слышали?
И вот в самый разгар лета, запасшись письмом Усольцева и официальной бумагой от «Бытового музея сороковых годов» (всем, без исключения, органам власти предписывалось оказывать мне везде и во всем помощь «в интересах просвещения рабоче-крестьянских трудовых масс»), я отправился налегке в Василь-Сурск.
По-моему, никогда в жизни - ни до, ни после - у меня не было такого хорошего настроения и таких приятных предчувствий.
Городок меня очаровал. Всё здесь ласкало взор: бескрайние сады, великолепная дубовая роща, посаженная, по преданию, Петром I, нарядная Хмелевская церковь с иконами XVII и XVIII веков, здание уездного училища, уютные чистенькие улочки, веселые, сбегающие наперегонки с горы дома.
Но долго восхищаться красотами города мне не пришлось.
Когда я, стоя на пристани, любовался Сурой, кто-то сзади осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел добродушную конопатую физиономию «снегиря» - так в двадцатые годы из-за яркой формы любили именовать милиционеров. «Снегирю» было лет двадцать, не более. Он лузгал семечки и внимательно разглядывал меня, причем мне показалось, что особое внимание почему-то привлекает моя широкополая шляпа.
- Приезжими будем или как? - спросил «снегирь», продолжая грызть семечки.
- Приезжий.
- А паспортная книжечка у нас имеется?
Я дал ему свой паспорт. «Снегирь» повертел его, пощупал, поскреб ногтем. После этого ухмыльнулся и подмигнул мне.
- Как у вас говорят? Ростов - папа, Одесса - мама, а Елец - всем ворам отец.
- Я вас не понимаю.
- Это ничего, что мы не понимаем. Сейчас не понимаем - потом поймём, - ехидно сказал «снегирь» и, спрятав мой паспорт в карман гимнастерки, спросил: - А ещё какие такие документы у нас имеются?
- Верните прежде мой паспорт, - потребовал я.
- Какой паспорт?
- Тот, который вы себе в карман положили. Вот какой!
- Это не паспорт.
- А что же по-вашему?
- «Липа».
- Какая липа?!
- Натуральная «липа», елецкой работы, - убеждённо сказал он.
- Ну, знаете! - возмутился я.
- Ах, какие мы нервенные! - съехидничал «снегирь» и сказал: - Ежели у нас ещё какие документики имеются, то очень даже советую предъявить Всё одно, когда в милицию доставлю, личный досмотр до самых кальсон учиним.
Изучая бумагу из «Бытового музея сороковых годов», он хмыкал и улыбался, давая тем самым мне понять, что старого воробья («снегиря») на мякине не проведешь.
- Выходит, по мебельным делам мы сюда прибыли?
- Выходит, что так, - в тон ему ответил я.
- И не стыдно нам?
- А чего мне, собственно, стыдиться?
- Не знаем?
- Не знаю, - отрезал я. - И буду вам весьма признателен, если вы изволите наконец объясниться!
Он расплылся в улыбке.
- Ишь ты, фу-ты, ну-ты. Из антиллигентов мы, в гимназии небось учились, все науки превзошли! - восхитился он и от избытка восхищения перестал даже лузгать семечки. - Значит, выходит, признательны будем, коли я объяснение дам? Ну, ежели так, то чего ж, и объяснюсь, коли мы такие глупые и ничего понимать-соображать не желаем.
- Уж будьте любезны!
- Буду, буду, любезным. Чего там! С Мебельщиком давно мы стакнулись, а?
- С каким именно мебельщиком?
- С натуральным, маклаковским.
- Я действительно интересуюсь художественной мебелью…
- Придуриваемся? - укоризненно спросил он.
- Как вы со мной разговариваете?!
- А как? Как положено, без рукоприкладства.
- О каком мебельщике вы говорите?
- О том самом. О преступном элементе по кличке Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок. Других у нас, слава богу, не имеется. И этим по горло сыты.
![Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/165945/165945.jpg)
