Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок)
Я не видел капитана со времени нашего посещения острова Санторин. Не сведет ли нас до побега какая-либо случайность?
Я желал встречи и в то же время боялся. Я прислушивался, не раздадутся ли шаги в его каюте, смежной с моей, но не улавливал никаких звуков. В каюте, видимо, никого не было.
Тут мне пришла мысль: а на борту ли таинственный капитан?
С той ночи, когда шлюпка отправилась для исполнения какого-то секретного поручения, я стал иначе думать о капитане. Теперь я подозревал, что у него сохранились кое-какие связи и с землей, и с людьми. Кто знает, может быть, он часто отлучается с «Наутилуса»? Случалось, что проходили целые недели, в продолжение которых я ни разу с ним не встречался. Что делал капитан Немо в это время, где был? Я раньше думал, что он страдает припадками мизантропии, но очень может быть, что он в это время был далеко, выполняя тайную миссию…
Но что это за миссия, чем он занимался? Подобные мысли осаждали меня. Поле для догадок при том странном положении, в котором мы находились, было обширно. Я испытывал мучительное беспокойство. Часы ожидания казались мне вечностью.
Обед мне подали, как и всегда, в мою каюту. Но есть я не мог и встал из-за стола в семь часов. Сто двадцать минут — я считал их — отделяли меня от того мгновения, когда я должен был присоединиться к Неду Ленду. Волнение мое возрастало. Пульс бился учащенно. Я не мог сидеть спокойно, ходил взад и вперед по каюте. Мысль о неудаче мало меня заботила, но при мысли, что наши намерения будут открыты раньше, чем мы покинем «Наутилус», что нас приведут к раздраженному или, еще хуже, огорченному капитану Немо, сердце мое трепетало.
Мне захотелось заглянуть в салон в последний раз. Я пришел в этот музей, где провел столько полезных и приятных часов. Я смотрел на все собранные здесь богатства, на все эти сокровища как человек, который завтра должен отправиться в вечное изгнание и никогда их более не увидит.
Я прощался с этими чудесами природы и произведениями искусства, около которых столько дней была сосредоточена моя жизнь, я должен был их покинуть, покинуть навсегда! Я хотел посмотреть на воды Атлантики, но иллюминаторы были герметически закрыты и ставни из листовой стали отделяли меня от этого океана, который мне был еще совсем незнаком.
Прохаживаясь таким образом по салону, я подошел к потайной двери в стене, которая вела в каюту капитана Немо.
К моему большому удивлению, дверь была полуотворена. Я невольно отступил от нее. Если бы капитан Немо был в своей каюте, он мог увидеть меня. Но все было тихо. Я подошел ближе — каюта была пуста. Толкнув дверь, я вошел внутрь и огляделся — все то же суровое жилище отшельника.
Несколько гравюр на стенах, которых в первый визит я не заметил, бросились мне в глаза. Это были портреты великих исторических личностей, всецело посвятивших себя служению человечеству. Здесь был и Костюшко — герой, павший с криком «Конец Польше!», Боцарис — Леонид современной Греции, О'Коннел — борец за независимость Ирландии, Вашингтон — основатель Североамериканского союза, Манин — итальянский патриот, Линкольн — павший от пули рабовладельца, и, наконец, мученик, боровшийся за освобождение негров, Джон Браун, вздернутый на виселице, — страшный рисунок в карандаше, выполненный Виктором Гюго.
Какая связь существовала между этими героями и капитаном Немо? Была ли возможность, исходя из этого собрания портретов, разгадать тайну его жизни? Был ли он защитником угнетенных народов, освободителем невольников? Участвовал ли он в последних политических или социальных волнениях нашего века? Был ли он одним из героев гражданской войны в Америке, войны прискорбной и памятной?
Вдруг часы пробили восемь. Первый же удар прервал мои мысли. Я вздрогнул и бросился вон из каюты капитана. В салоне глаза мои остановились на компасе. Мы все еще плыли на север. Лаг показывал умеренную скорость, манометр — глубину около шестидесяти футов. Обстоятельства, стало быть, благоприятствовали планам канадца.
Я вернулся в свою каюту, надел теплую одежду, морские сапоги, шапку из кожи выдры, куртку из биссуса, подбитую тюленьей шкурой, и стал ждать. Только стук работающей машины нарушал глубокое безмолвие, царившее на «Наутилусе».
Я напряженно прислушивался: вдруг услышу шум голосов, который мне скажет, что намерение Неда Ленда бежать открыто? Смертельная тревога овладела мной. Тщетно старался я обрести хладнокровие.
В девять часов без нескольких минут я приложил ухо к двери каюты капитана. Ни единого звука! Я снова отправился в салон, погруженный в полутьму и по-прежнему пустой.
Я открыл дверь в библиотеку. Та же полутьма, то же безмолвие. Затем я отправился к двери, выходившей к центральному трапу, и стал ждать сигнала Неда Ленда. В эту минуту сотрясения корпуса судна стали уменьшаться и, наконец, совсем прекратились. Почему мы остановились? Хорошо это или плохо для планов Неда Ленда?
Тишина нарушалась теперь лишь биением моего сердца.
Внезапно я почувствовал легкий толчок. Я понял, что «Наутилус» опустился на дно океана. Беспокойство мое усилилось. Канадец не подавал никаких сигналов. Я охотно отправился бы к нему и предложил отложить побег до другого раза, так как наше плавание совершалось теперь не в обычных условиях.
В эту минуту дверь открылась, и на пороге появился капитан Немо. Увидев меня, он любезно сказал:
— А я вас искал, профессор. Знакомы ли вы с историей Испании?
Можно основательно знать историю своего отечества и все-таки при том волнении, какое я испытывал, не ответить и растеряться. Так со мной и случилось.
— Что же? — продолжал капитан. — Вы слышали мой вопрос?
— Очень плохо, — отвечал я.
— Вот вам и ученые! — произнес капитан. — Садитесь, я вам расскажу любопытный эпизод из истории Испании.
Капитан расположился на диване, я машинально сел около него.
— Профессор, — сказал он, — слушайте меня внимательно. История эта заинтересует вас потому, что она вам ответит на один вопрос, который, без сомнения, вы еще не решили.
— Я вас слушаю, капитан, — сказал я, не зная, на что он намекает, и спрашивая себя, не относится ли этот случай к задуманному нами побегу.
— Профессор, — продолжал капитан Немо, — если вам угодно, мы начнем с 1702 года. Вам небезызвестно, что в это время французский король Людовик XIV посадил на испанский престол своего внука, герцога Анжуйского. Принц этот, царствовавший под именем Филиппа V, должен был вести войны с сильными внешними врагами. Еще в 1701 году царствующие дома Голландии, Австрии и Англии заключили в Гааге договор с целью отнять корону Испании у Филиппа V, чтобы возложить ее на голову одного эрцгерцога, которого они назвали Карлом III.
