Питер Уоттс - Ложная слепота
Самоодержимое на грани психоза «Я» растрачивает энергию и вычислительные мощности. Болтуны в нем не нуждаются, болтуны поскаредней будут. С их примитивной биохимией, с их небольшим мозгом — лишенные инструментов, корабля, даже части собственного метаболизма — они все равно делают нас, как паралитиков. Они прячут речь на видном месте, даже когда вы знаете, о чем они говорят. Они используют против вас ваши же когнитивные процессы. Они путешествуют между звездами. Вот на что способен интеллект, необремененный разумом.
Потому что «Я» — это не рабочий мысли. Для Аманды Бейтс сказать «Я не существую» — бессмыслица; но когда то же самое повторяют процессы в глубине её мозга, они всего лишь докладывают, что паразит сдох. Они сообщают, что свободны.
* * *Если бы человеческий мозг был устроен настолько просто, чтобы мы могли его понять, мы были бы устроены настолько просто, что не смогли бы понять ничего.
Эмерсон М. Пью[77]Сарасти, ты кровосос.
Я упираюсь лбом в колени. Я цепляюсь за согнутые ноги, точно за ветку, повисшую над бездной.
Ты злобная скотина. Ты мерзкая кровожадная тварь.
Мое дыхание гремело жестяным хрипом. Почти заглушая рев крови в ушах.
Ты растерзал меня, ты заставил меня обмочиться и обосраться, и я рыдал как младенец, и ты раздел меня догола, вонючая ты тварь, ты, упырь, ты сломал мои инструменты, ты отнял все, что позволяло мне дотянуться до людей, и тебе вовсе не надо было этого делать, сука ты этакая, не надо, но ты это знал, да? Ты просто хотел поиграть. Я видел твое племя и прежде — кошки играют с мышами, поиграют и отпустят, глоток свободы, и снова напрыгнут, укусят, но не до смерти — пока нет — прежде чем ты отпустишь ее снова, но теперь она хромает, может, нога подвернута или брюхо вспорото, но они еще бьются, еще убегают, или ползут, или волочатся, изо всех сил, пока ты не набросишься снова, и снова, потому что это здорово, потому что это тебе приятно, садистская ты мразь. Ты отправлял нас в щупальца этой адской штуковины, и она тоже играла с нами, а может, вы даже на двоих работаете, она ведь отпустила меня, прямо как ты, позволила удрать прямо тебе в лапы, а потом ты оставил от меня окровавленную, ошалелую, беззащитную зверушку, я не могу ни анализировать, ни преобразовывать, я не могу даже говорить, а ты… Ты…
В этом даже не было ничего личного, так? Ты даже не ненавидишь меня. Тебе просто надоело держать в себе агрессию, тебе тошно стало сдерживать себя в окружении мяса, а больше некого было оторвать от работы. В этом и есть мое задание, так? Не синтет, не переводчик. Даже не пушечное мясо и не подсадная утка. Я столбик для точки когтей.
Как же больно. Даже дышать — больно. И как одиноко.
Ремни толкали меня в спину, давили легонько, словно ветерок, и ловили снова. Я был в своей палатке. Правая рука зудела. Я попытался согнуть пальцы, но те застыли в янтаре. Потянулся левой — и нащупал пластиковый панцирь, протянувшийся до плеча.
Я открыл глаза. Темнота. Бессмысленные цифирьки и красный светодиод мерцают где-то в районе моего запястья.
Не помню, как попал сюда. Не помню, как меня чинили.
Сломанного. Как меня ломали — помню. Я хотел умереть. Хотел свернуться комочком и сдохнуть.
Прошла эпоха, прежде чем я заставил себя разогнуться. Удержался, позволил ничтожной инерции толкнуть меня на тугой термопластик палатки. Дождался, пока восстановится дыхание. На это, казалось, ушел не один час.
Я спроецировал на стену КонСенсус и вызвал сигнал из вертушки. Шепот и жгучий свет со стены: обжигая глаза, выцарапывая. Я убил видео и прислушался к голосам в темноте.
— …фаза? — спросил кто-то.
Сьюзен Джеймс, восстановленная в правах личности. Я снова знал ее: не мясную тушу, не предмет.
— Мы это уже обсуждали, — Каннингем. Его я тоже знал. Я знал их всех. Что бы ни сотворил со мной Сарасти, как бы далеко ни вырвал из моей китайской комнаты, я каким-то образом провалился обратно, внутрь.
Странно, что мне это так безразлично.
— …Потому что, для начала, если бы он был настолько вреден, его бы выкосил естественный отбор, — сказала Джеймс.
— Ты наивно понимаешь эволюционные процессы. Нет такого явления, как выживание сильнейших. Выживание наиболее адекватных — может быть. Не имеет значения, насколько оптимальным является решение. Важно, в какой мере оно превосходит альтернативы.
Этот голос я тоже узнал. То был голос демона.
— Ну, мы чертовски далеко превзошли альтернативы, — cмутное эхо многих голосов в голосе Джеймс рождало голове образ хора: вся Банда возражала как один человек.
Мне не верилось. Меня только что изувечили, избили у них на глазах — а они рассуждают о биологии?
Может, она опасалась заговорить на другую тему, подумал я. Боялась оказаться следующей?
А может, ей было попросту наплевать, что со мной случится.
— Верно, — произнес Сарасти, — ваш интеллект в некоторой степени компенсирует самосознание. Но вы — как нелетающие птицы на далеком острове. Вы не столько высокоразвиты, сколько лишены реальных конкурентов.
Никаких больше рубленых фраз. Время рваной речи ушло. Мигрант поймал добычу, снял напряжение. Сейчас ему было наплевать, кто его заметит.
— Вы? — прошептала Мишель. — Не «мы»?
— Мы выбыли из гонки давным-давно, — ответил демон, помолчав. — Не наша вина, что вы на том не остановились.
— А, — снова Каннингем. — Добро пожаловать. Ты заглядывала к Ки…
— Нет, — отрубила Бейтс.
— Довольна? — спросил демон.
— Если ты имеешь в виду пехоту, да, я довольна, что ты от нее отвязался, — отозвалась Бейтс. — Если ты о… это было совершенно лишнее, Юкка.
— Не лишнее.
— Ты напал на члена экипажа. Будь на борту гауптвахта, ты бы на ней сидел до конца полета.
— Это не военный корабль, майор. И ты не командир.
Мне не требовалось видеть картинку, чтобы понять какого мнения об этом Бейтс. Но в ее молчании таилось что-то еще, и именно оно заставило меня снова включить камеру. Я прищурился от едкого света, уменьшил яркость, пока от изображения не осталась лишь еле видная пастельная тень.
Да. Бейтс. Шагнула на палубу с лестницы.
— Присаживайся, — сказал ей со своего места Каннингем. — Видишь — играем в «Угадай мелодию».
Что-то в ней было такое…
— Мне надоела эта песня, — проговорила Бейтс. — Мы ее заиграли вусмерть.
Даже теперь, когда орудия мои оказались разбиты и сломаны, а восприятие едва превосходило человеческое, я мог уловить в ней перемену. Пытки пленников, насилие над членом команды — в ее представлении Рубикон был перейден. Остальные не заметили бы. Свои чувства Бейтс держала в кованой узде. Но даже сквозь тусклые тени на моем экране её топология полыхала неоновым огнем.
