Р. Лафферти - Сборник рассказов
О, святой Иерусалим небесный! Как он пошел вверх!
Они, несомненно, стали совершенными, им больше не требовалось небо. Они сами были небо.
— Какой крошечный мир! — прозвенела Велкин. — Небольшие городки как пятнышки мушиных фекалий, а мегаполисы как мухи.
— Несправедливо, что такое низкое существо, как муха, носит такое возвышенное имя, — пожаловался Икарус.
— Это исправимо, — пропела Велкин. — Повелеваю: все мухи на земле, умрите!
И все мухи на земле умерли в один момент.
— Не думал, что ты справишься, — сказал Джозеф Олзарси. — Несправедливость устранена. Теперь благородное имя мух принимаем мы. Нет больше мух кроме нас!
Все пятеро, включая пилота Рональда Колибри, выпрыгнули из Вечного Орла без парашютов.
— У тебя все будет в порядке? — спросил Рональд у бесшабашного самолета.
— Как пить дать, — ответил кукурузник. — Мне кажется, я знаю, где летает еще один Вечный Орел. У меня будет пара.
Было безоблачно, а может, они изобрели способ видеть сквозь облака. Или из-за того, что земля превратилась в такой маленький кусочек мрамора, облака вокруг нее стали несущественны. Чистый свет со всех сторон! (Солнце тоже стало несущественным и светило еле-еле.) Чистое стремительное движение, которое не имело привязки к местоположению и никуда их не перемещало (они уже были везде, или в суперзаряженном центре всего).
Чистая лихорадка от холода. Чистая безмятежность. Аморальная гиперпространственная страсть Карла Влигера, а потом и всех их; но это было во всяком случае чистое неистовство. Потрясающая красота всего окружающего наряду со вздымающейся скалистостью, которая была как раз достаточно уродлива, чтобы вызвать исступление.
Велкин Алауда превратилась в мифическое существо с кувшинками в волосах. И не обязательно говорить, что носил в своих волосах Джозеф Олзарси. Всегда мгновенные миллион или миллиард лет!
И никакой монотонности, нет! Представление! Живые съемочные площадки! Декорации! Сцены создавались для осколка момента; но они создавались навсегда. Целые миры, созревшие в беременной пустоте: не только сферические миры, но и додекасферические, и еще гораздо более сложные. Не просто семь цветов, чтобы поиграться, а семью семь и еще раз на семь.
Звезды, ясные в ярком свете. Вы, которые видели звезды только в темноте, молчите! Астероиды, которые они поедали как арахис, теперь превратились в метафорических гигантов. Галактики как стадо буйных слонов. Мосты, такие длинные, что оба их конца выступали за края скорости света. Водопады чистейшей воды, которая отскакивала от скоплений галактик, словно те были валунами.
Из-за некоторой неумелости в обращении Велкин погасила старое Солнце одним таким отскакивающим потоком.
— Ну и фиг с ним, — сказал ей Икарус. — Миллион или миллиард лет минул, считая по временной шкале людей, и, естественно, Солнце уже начало гаснуть. Ты всегда можешь создать другое.
Карл Влигер отливал молнии-болты миллионы парсеков длиной и скреплял галактики скоплений в форме спирали.
— Вы уверены, что мы не тратим время? — спросила Велкин с некоторым опасением.
— О, время по-прежнему тратится само, но мы в безопасности, вне досягаемости всего этого, — объяснил Джозеф. — Время — всего лишь неэффективный метод подсчета. Он неэффективный, потому что ограничен в своих числах и потому что счетчик такой системы должен умереть, когда достигнет конца серии. Один этот аргумент доказывает бессмысленность времени как математической системы.
— Значит, нам ничто не угрожает? — Велкин желала определенности.
— Нет, ничто не может добраться до нас, кроме как внутри времени, а мы — вне его. Ничто не может столкнуться с нами, кроме как в пространстве, а мы пренебрегли пространством. Стоп, Карл! Когда ты делаешь так, это содомия.
— У меня червь в моем собственном тракте, и он грызет меня слегка, — сказал пилот Рональд Колибри. — Он в моем внутреннем пространстве и движется с приличной скоростью.
— Нет, нет, это невозможно. Ничего не может достичь нас или нанести нам вред, — повторил Джозеф с настойчивостью в голосе.
— У меня червь в моем собственном еще более внутреннем тракте, — сказал Икарус, — тракт, который не найти ни в голове, ни в сердце, ни в кишечнике. Может быть, этот тракт всегда был вне пространства. Да, мой червь не грызет меня, но он шевелится. Может быть, я устал от того, что я вне досягаемости всего.
— Откуда эти сомнения? — произнес Джозеф недовольным тоном. — У тебя их не было мгновение назад, у тебя их не было недавние миллионы лет. Как они могут быть у тебя сейчас, когда нет никаких «сейчас»?
— Ну, что до этого… — начал Икарус (и миллион лет минул), — что до этого, то у меня что-то типа огромного любопытства по поводу объекта в моем прошлом, — (и еще один миллион лет минул), — объекта под названием «мир».
— Ну тогда удовлетвори свое любопытство, — огрызнулся Карл Влигер. — Или ты не знаешь, как сотворить мир?
— Конечно, знаю, но будет ли он тем же самым…
— Будет, если хорошенько потрудиться. Он будет тем же самым, если ты сделаешь его тем же самым.
Икарус Райли сотворил мир. Он недостаточно потрудился, и мир не был полностью тем же самым, но чуточку походил на старый мир.
— Я хочу посмотреть, есть ли там кое-какие вещи, — потребовала Велкин. — Придвинь его поближе.
— Вряд ли то, что ты ищешь, все еще там, — сказал Джозеф. — Вспомни, сколько миллионов лет прошло.
— Они будут там, если я помещу их туда, — возразил Икарус.
— И ты не сможешь придвинуть его ближе, поскольку все расстояния теперь бесконечны, — поддержал Джозефа Карл.
— По крайней мере, я могу изменить фокус и навести резкость, — возразил Икарус и так и сделал. Мир оказался совсем рядом.
— Он помнит нас, как щенок, — сказала Велкин. — Смотрите, он прыгает на нас.
— Скорее, как лев, старающийся допрыгнуть до охотника, который сидит высоко на дереве вне пределов досягаемости льва, — сказал Икарус, испытывая недоброе предчувствие. — Но мы-то не на дереве.
— Он никогда не достигнет нас, а он хочет, — Велкин вошла в пике. — Давайте спустимся к нему.
(«И наклонили они небеса и сошли».)
Очень странная вещь приключилась с Рональдом Колибри, когда он коснулся земли. Казалось, у него начался припадок. Его лицо обмякло, потом на нем появился ужас. Он не отвечал остальным.
— Что случилось, Рональд? Ответь! — умоляла Велкин со сходным выражением страдания на лице. — Ой, что это? Кто-нибудь, помогите ему!
Потом с Рональдом Колибри стала происходить еще более странная вещь. Он начал складываться и ломаться, снизу вверх. Кости медленно раскалывались и протыкали кожу изнутри, его внутренности хлынули наружу. Он плющился. Он дробился. Он расплескивался. Как может человек расплескиваться?
