В. Сапарин - Фантастика, 1965
Гэндзи умолк и задумался.
— Сайбанте, — сказал он решительно. — Причиной действий Дэнси-Даймс было нечто внезапно возникшее на путях впереди вагона… К сожалению, относящаяся к этому часть фильма недоступна для нашего восприятия.
— Введите фильм в читающую щель, — произнес Голос с неожиданным оттенком высокомерия, — и вы увидите то, что вам необходимо.
И люди увидели все, что видел телеглаз Камиданоми — до последнего момента! По-прежнему мчались навстречу, расходясь в стороны, верхушки бамбука и криптомерии. Но впереди на блестящие рельсы вдруг упало что-то маленькое и бесформенное. Предмет стремительно вырастал, превратившись в крохотную человеческую фигурку, скорчившуюся на рельсах.
Гэндзи ахнул. Эмоция жалости? У нейроида? Фигурка увеличилась, заполнив экран, потом метнулась вправо и исчезла.
Мелькнули ржавые рельсы у подножья серой бетонной надолбы, затем сверкнула мгновенная вспышка — и все оборвалось.
— О-о! — пронеслось по залу.
— Черт возьми! — Уэйнрайт не мог прийти в себя. — Неужели это электронное нейрочудище пожалело человека?
Мицукава повернулся к Уэйнрайту.
— Не хотите ли снова взглянуть на мои хризантемы, мистер Уэйнрайт? — спросил он, весьма любезно улыбаясь.
Уэйнрайт, Дорис и Гэндзи снова сидели в шестигранном кафе.
— Но ведь это же просто идиотизм! — хмуро сказал Уэйнрайт. — Господи, да у нас такого судью прогнали бы в два счета. Или послали бы в психиатрическую лечебницу. Дорис, прочтите-ка еще раз то местечко, где он рассуждает о ценностях.
Дорис пробежала глазами текст приговора:
— Вот здесь! — Она начала читать: — “Если бы движением на дорогах компании Цуру-Кюку-Умпан руководило обычное белковое устройство, снабженное дистанционными рецепторами и манипуляторами и должным образом обученное, как поступило бы оно, обнаружив на путях нейроида? Можно предположить, что упомянутое устройство, несмотря на свою примитивность, поступило бы так же, как это сделал нейроид Дэнси-Даймс, стоявший на существенно более высокой ступени развития. Ибо потенциальная ценность любого устройства — белкового или нейроида, — способного к активной организации окружающей хаотической среды и к переработке поступающей информации, неизмеримо выше ценности материи, не обладающей указанными свойствами, каковой и являлся груз клиента. В пользу такого вывода говорит тот факт, что в настоящее время белковые устройства, как правило, не являются предметом обмена на эквивалентные по стоимости количества хаотической материи или ее заменителей, называемых денежными знаками.
По совокупности фактов установлено, что Дэнси-Даймс, нейроид, служащий компании Цуру-Кюку-Умпан, совершил действие, имевшее результатом утрату собственности клиента, прибегнувшего к услугам указанной компании. Это действие совершено им, однако, не с целью уничтожения указанной собственности, но с целью сохранения нормального функционирования недоразвитого белкового индивида, потенциальная ценность которого намного превышает стоимость груза клиента.
Таким образом, указанное действие не относится к категории тех, что влекут за собой уплату страховой суммы, в силу чего иск не подлежит удовлетворению”.
— Ну вот, пожалуйста! — Уэйнрайт с яростью ткнул окурок сигареты в пепельницу. — Чистейшей воды идиотизм!
— Я бы это рассматривал иначе, — медленно произнес Гэндзи. — Я бы сказал…
— Что Аманоивато думает о людях лучше, чем они того заслуживают, — подхватила Дорис. — Вы это хотели сказать, Гэндзи-сан?
— Да, примерно это. Я ведь и раньше говорил вам, что у него могут быть совсем иные критерии. Хотя Аманоивато накапливает опыт из повседневной нашей практики, возможно, он оценивает факты не так, как мы… — Он помолчал. — Мое мнение таково, что Аманоивато в общем вернее нас судит об основных законах сохранения и развития человеческого общества. И его приговор не противоречит законам высшей логики. В отличие от многих и многих наших поступков…
Дорис глядела на него с веселым любопытством.
— Очень интересное рассуждение, — сказала она, хватаясь за блокнот. — Значит, получается вот что: один нейроид оказался способным руководствоваться эмоцией жалости, а другой счел его действия правильными.
Уэйнрайт фыркнул.
— Ну, Дорис, ваш хваленый нюх начал вам изменять, — насмешливо заявил он. — На таких идеях вы бизнеса не сделаете!
Дорис взглянула на него, чуть прищурив свои яркие глаза.
— А кстати, Кит: сами-то вы как поступили бы на месте Дэнси-Даймс?
“Дорис, кажется, обиделась, — с удивлением подумал Уэйнрайт. — Иначе она не задавала бы таких дурацких вопросов”.
— Дело не во мне, — сказал он, хмурясь. — Но держу пари, что ни один из моих служащих не стал бы рисковать своей карьерой из-за какого-то там…
— …Японского мальчишки, — вежливо подсказал Гэндзи.
— Даже и американского! — сердито возразил Уэйнрайт. — И нормальный судья при таких обстоятельствах наверняка оправдал бы его.
— Я остаюсь при своем мнении, мистер Уэйнрайт, — с непоколебимой вежливостью произнес Гэндзи, — что Аманоивато в конечном счете, хоть и судит о людях лучше, чем они того пока заслуживают, все же верно оценивает перспективы их развития…
Уэйнрайт досадливо махнул рукой. Развели философию!
А пятьсот тысяч долларов уплыли из-под носа, словно сигнальный огонь на хвостовом вагоне, из-за этой дурацкой эмоции жалости!
А на верхних этажах небоскреба Цуру-Кюку-Умпан высился холодной грудой металла, полупроводников и пластика нейроид Дэнси-Даймс — машина, неспособная испытывать человеческие чувства, но попытавшаяся оценить их по законам высшей логики.
ПИСЬМА НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ
М.Перелъман. “Развлекательная литература” и научный сотрудник
Лет пятнадцать назад — в школьные годы — я впервые прочел “Эрроусмита” Синклера Льюиса. Профессор Готлиб надолго стал моим идеалом, все в нем казалось мне достойным подражания. И поэтому особенно удивила меня одна деталь: в кабинете профессора была библиотечка детективов, и он читал эти романы, когда случались какие-либо затруднения в работе. А мне тогда казалось, что ученые должны думать лишь над “вечными проблемами”, читать Шекспира, Гете, Толстого.
Сейчас я уже знаю, что все обстоит не так просто. Вкусы бывают разными и у крупных ученых и у рядовых научных работников. Эйнштейн любил Достоевского и Моцарта; Энрико Ферми, крупнейший физик-ядерник, и не менее крупный Стефан Банах почти ничего не читали и не любили музыку; из автобиографии Чарлза Дарвина мы узнаем, что к концу жизни он полностью утратил интерес к литературе и искусству и почти ничего не мог читать (хотя очень сожалел об этом).
